В дорогу и к дому! Оба измучились, оба были голодны, оба приберегали остаток сил на много километров тяжелого пути. Они торопливо тронулись, но долго оглядывались туда, где за темным узором ветвей скрылась их уютная зимница, извилистый брод среди камышей, их зеленый шалаш у вывороченной с корнем сосны, весь "глухариный остров" с его волнующими незабываемыми переживаниями. Ведь эти места стали совсем своими, почти обжитыми, по-особому милыми. Как жалко было от них оторваться!

Солнце глянуло из-за вершин. На небе ни следа облаков. День обещал быть ясным, веселым. Оба с грустью думали, что тихие зори и теплые дни будут чередой сменяться теперь над лесом, а они засядут за парту над задачами и латынью далеко отсюда среди каменных стен города. Не для них огласятся тока задорным бормотанием тетеревов, нежно закукуют кукушки, будут греметь зяблики, зеленой дымкой одеваться березы и расцветать медуница, покачивая голубыми головками.

Оленье болото, разлившееся после дождей, как и следовало ожидать, снова доставило ребятам немало хлопот. Севке пришлось трижды пересекать его спокойную гладь и снова изобразить верблюда, оседланного Гришей. Они насвистывали марш и углублялись под сень бора, бросив прощальный взгляд на пустынную ширь болота, через которую только что закончили "блестящую" переправу. Снова сосняки сменялись ельниками, ельники - вересковыми пустошами, пустоши - низинами, и два исхудавших голодных путника отмеривали километр за километром по тропинкам безлюдной дороги.

Гаичка

Леса отогревались, оживали, нежились на солнце. Упруго разгибались и тянулись к свету ветви кустарников — их долгую-долгую зиму крепко прижимало к земле холодное одеяло снега. Казалось, гибкие ветви сладко потягиваются, расправляя онемевшие от неподвижности члены. Опять в траве засновали ящерицы, проснулись бабочки, забегали жужелицы. Зашуршала подсохшая прошлогодняя листва, приподнимаемая ростками ранних цветов. Леса оживали, переливчатым птичьим хором провожали уходивших друзей. Сколько песен, и как сладко звучали они! Но тоскливыми нотками, грустью прощания откликались радостные трели в сердцах мальчиков.

Спросите ребят, что было в этом чувстве от детской безотчетной любви к природе, что от жгучего желания увидеть, узнать, исследовать, которое с годами не исчезает, а только ширится и растет? Они и сами тогда не смогли бы ответить. Но через много лет, когда оба стали серьезными учеными, они считали школу ранних своих походов самым ценным и увлекательным курсом, который им удалось пройти. В этой школе было все, чего не доставало в гимназии.

Севка шел впереди; его "сапоги-скороходы" вышагивали уверенно и широко, хотя левая нога прихрамывала. Лосиный рог с пятью отростками покачивался за его спиной, а к груди прильнул глухарь, словно примирившись к человеком, которого так боялс при жизни. Сзади тащился Гриша. Он никак не мог сосредоточиться на ходьбе: то у дороги находил шкурку ежа, съеденного лисицей, то набирал в карманы узорные рыжеватые листья папоротников, пахучие ветки багульника. Он забегал вправо и влево от дороги, отставал все дальше и дальше от Севки, пока громкий окрик не заставлял его пускаться бегом.

Молодые тетерки

Впрочем, воодушевления наших путников хватило ненадолго. Истощенные недоеданием, они тащились довольно вяло уже тогда, когда заметили тетерок, щипавших сережки на молодых березах. Оба едва брели, Севка волочил ноги, прихрамыва все сильнее и сильнее, когда показалась окраина знакомого "рябчиного болота". Обоим, по выражению Севки, "сильно подвело живот", и неудивительно, что не менее часа они "паслись" на клюквеннике, жадно поедая кислые ягоды, сильно щипавшие рот. Клюква не насытила их, а только раздразнила голод и несколько утолила жажду. Знакомая пара рябчиков, как и пять дней тому назад, сорвалась с ягодника и скрылась в чаще леса. На этот раз ребята не стали повторять свой опыт, а тронулись в путь, чтобы поскорее добраться до речки, где наметили сделать первый привал.

Следы кулика-черныша

След норки

Дорога казалась бесконечной. Севка стонал, прихрамывая все сильнее и сильнее, проклиная погреб, испортивший ему ногу. Гриша понемногу перестал бегать в стороны от дороги и, поникнув головой, шагал упрямо, как автомат, оставив Севку далеко позади. Как тяжелы были ружья, глухари и этот несносный рог! Скорее бы речка. Солнце пекло, жара совсем разморила ребят. Леса уже не сменяли друг друга; нет, они тихо, медленно ползли мимо, были скучны и однообразны...

След хорька

Вода неожиданно и весело блеснула из-за деревьев. Друзья предполагали, что издали услышат шум потока, но Боровая не предупредила их на этот раз. Она уже снесла и подарила Волге все избытки снежной влаги, посветлела, сменила бурный рокот на нежное журчание. Мост, покрытый песком и кучами гнилого листа, уже виднелся на небольшой глубине под поверхностью воды. Обсыхающие песчаные берега были щедро разрисованы следами птиц и зверьков. У Гриши глаза разбежались при виде этих узоров, и даже Севка повеселел и ожил, заслышав ласковый, баюкающий говор воды. Скоро дым костра потянулся с поляны у брошенного шалаша охотника.

Последняя горсточка пшена металась по котелку, тщетно пытаясь заполнить белую муть и сделать питательной воду, неистово клокотавшую над огнем. Севка сидел у костра, уныло соображая, что вряд ли им суждено сегодня насытиться. Гриша сбросил мешок, ружье и, отдохнув немного, отправился рисовать следы. Здесь было много давно знакомых отпечатков. Вот тетерев купался в сухом песке кротовины и бродил, собира камешки, там бегал по грязи кулик-черныш, спустилась к речке водяная крыса, но... "Вот это что-то странное..." - Гриша почти уткнулся носом в землю, изучая отметинки, имевшие сходство со следом хорька, но отличавшиеся большей округлостью. Поблизости не было хороших отпечатков лапок "незнакомца" - мальчику пришлось долго идти вдоль речки, прежде чем он встретил превосходный свежий след. Гриша бросил взгляд на только что оконченный рисунок, как слабый шорох привлек его внимание. Длинный, низкий на ногах рыже-бурый зверек остановился у воды шагах в двадцати от мальчика и с любопытством его осматривал. Маленький хищник вытягивал длинную шею, во все стороны вертел подвижной мордочкой. Ярко белело пятно его губ. Потом зверек бесшумно скользнул в воду и быстро, темной змеей, переплыл речку. "Норка", - невольно вскрикнул Гриша и кинулся за ружьем. Он почему-то всегда считал этого хищника за чрезвычайную редкость и не смел даже мечтать о встрече с ним.

Норка

У костра рядом с Севкой сидел охотник, тот самый, который повстречался им при первой переправе через Боровую. Гриша даже не поздоровался с ним, а, схватив ружье, пустился через мост за речку. Все было пусто и тихо там, куда переплыла норка. Только у кочек, где зверек вышел на берег, виднелся влажный след и отпечатки лапок, такие же, как зарисованные Гришей. По возвращении его ожидала новая неожиданность: Севка сидел около пня и свирепо скоблил чешую с щуки свыше килограмма весом. "Откуда это?" — "Да вот знакомый нас с тобой угощает!" Тут только Гриша приметил, что из сырого холщевого мешка, привязанного к поясу охотника, торчат пестрые хвосты щук. Ружье и щуки — это как-то не вязалось в представлениях ребят. Охотник, по его словам, с раннего утра бродил вдоль берега и стрелял рыб, выходивших к траве и на мелководье для нереста. Икромет уже близился к концу — добыча стрелка оказалась небольшой. Для ребят было новостью, что в хорошее утро, при удаче, этим способом можно добыть более пуда отборных щук. Уха вышла на славу. Все ели и похваливали. Рыбак, он же охотник, за неимением ложки черпал варево гришиной кружкой. Повеселевшие ребята с шутками вспоминали его улетевших селезней и охотничью неудачу.

Солнце далеко ушло по дневному пути, воздух посвежел; нужно было собираться в дорогу. Крестьянин первым отправился к дому, еще раз повторив мальчикам приглашение приходить на будущую весну. "Придем, придем! Небось, как птица полетит, так, гляди, и мы нагрянем", — кричал в ответ Севка, перебираясь через речку.

Двухчасовой отдых и щучья уха заметно подкрепили ребят. Правда, ноги их ныли и усталость ломила все тело, но уже не было той слабости, при которой вялые, стоившие больших усилий шаги были так коротки и неверны. Ребята шли бодро и подгоняли друг друга воспоминаниями о том, какой душистый хлеб у Архиповых, какое вкусное густое молоко.

Уже в сумерках они вошли в деревню, как в свой дом, поднялись по знакомому скрипящему крыльцу, долго потешались над хозяевами, никогда не видевшими глухарей и рога сохатого. Оба дивились, что аппетит, во время пути рисовавшийся безграничным, слишком быстро нашел успокоение.

Они проспали, и на следующий день вышли около полудня. Снова в Рожновке на Гришу напали собаки, потом женщина, приоткрыв оконце, внимательно осмотрела ребят и скороговоркой произнесла не то в избу, не то им вслед: "С ружьем лесовать⁷ — прибытку не видать! Умная-то голова всегда ногам покою не дает". Должно быть, ребята, действительно, еще не "размялись" и шагали не слишком бойко. Севка хотел было буркнуть что-то сердитое, но быстро нашелся и ответил тоже скороговоркой: "Тетенька, тебе курочки прибыток, а нам — петушки!" — и потряс глухарем, распахнув его широченные крылья. Гриша молча прибавил шагу.

В Митине опять за друзьями гнались ватагой ребятишки, звонко, "а разные лады голосили — "охотники, охотники...". Они спорили, что за "корягу" тащит "большой", т. е. Севка. Глухарь интересовал их не менее лосиного рога, они считали его за "орла". Молодой парень, чинивший деревянную борону у крайней избы деревни, бросил работу, ткнул топор в полено и крикнул задорно, глядя куда-то в поле: "Было у отца два сына, один-то умный, а другой —охотник..." Уж сколько раз Севке за его короткий охотничий век приходилось слышать эту убогую остроту! Давно бы пора притерпеться, перестать ее замечать. А он все еще злился, больше всего на себя самого, что не может оставаться равнодушным. "Вот, замечал я, ходишь на лыжах — слова тебе никто не скажет, А возьми с лыжами ружье — каждый старается подковырнуть. Завидно им на охотников что ли?" — спросил он Гришу. В ответ только скворец на большой ветле за гумном свистнул протяжно, как пастух, потом прищелкнул, закрякал уткой и весело затряс крылышками.

Теплым душистым вечером подходили они к Волге, уже слышали свистки пароходов, уже видели блеск горящих на закате городских окон и дым парохода-парома, подымавшийся прямо из-за крыш села. Река разлилась, паром приставал вблизи церкви. Солнце опускалось за синюю тучу, мягкие тени легли от межевых столбов; жаворонки спешили допеть прощальные, вечерние песни. Как сговорившись, мальчики остановились и оглянулись на пройденный путь. За зелеными коврами озимей мягко поблескивала свежевспаханная земля, желтело жниво, уползая в низины.

А дальше, над красноватой и рыжей чащей кустарников, сосны, взявшись за руки, убегали вереницей к далекой синей ленте лесов. Сине-туманная, мглистая лента... Она осталась все такойже заманчивой, полной загадок; она звала вернуться! Глаза мальчиков сделались влажными, они отвернулись друг от друга; что-то подступало к горлу...

Золотистые, розовые, пылающие облака с длинными взмахами крыльев, с легкими перьями, хохлами и хвостами целой стаей поднялись над лесом, загорелись ликующими красками жар-птиц. Потом разделились на десятки мелких огненных птичек, разлетелись в стороны и медленно потухли. Солнце, солнце! Оно вдохнуло жизнь даже в клочья тумана и пляской зоревых птиц превратило глубину неба в сказочное большое токовище. Закат горел, его радужные краски тоже пели весне, как все живое в эти лучшие дни лучшего времени года. Понурив головы, ребята повернулись и медленно пошли к перевозу. "Э, не унывай, Гришуха! Уж и покажем мы "им" будущей весной! — Севка хлопнул по плечу молчаливого товарища. — Соберемс пораньше, продовольствия наберем побольше, валенки возьмем, полушубки... и заживем!"

Да, хорошо бы вернуться! Еще раз увидеть брод, свой зеленый шалаш и с песней глухаря испить живой воды, весеннего хмельного зелья!

Пароход, в черных клубах дыма, дал последний свисток. Плыли потемневшие луга, в ночь убегала река. На корме чей-то тихий голос затянул песню. Свежий трепет жизни, легкая печаль напева были сейчас как-то особенно близки — они проникли в самые тайники души. Севка с Гришей сидели, затаив дыхание, тесно прижавшись друг к другу.

Правый горный берег быстро приближался. Уже башни и стены кремля стали видны в темном небе над венцом горы, перетянутой тонким пояском огоньков. Вот и отчий дом — старинный город, верный страж над широкими раздольями Волги. А за ним, во все стороны, в полумраке вешней ночи русские бескрайние поля, поля и деревни с томным зовом гармоники, с песнями девушек у околицы и над десятками неисхоженных верст свежий шелест-ропот вековых лесов, переполненных всяческой жизнью.

Любимый край, милая природа, милее их нет во всем свете!