VI. Ночь у костра
Севка проснулся от поскрипывани соседней скамьи — хозяин избы
натягивал на ноги высокие непромокаемые кожаные чулки.
Такие чулки называют бахилами; они служат незаменимой обувью
сплавщикам леса, рыбакам и охотникам-промысловикам. Поверх бахил
лесник плотно намотал портянки и надел лапти, набитые свежей соломой.
Севка, за время пути натерший тяжелыми сапогами обе ноги, с завистью
чувствовал, как удобна эта легкая обувь лесника.
Проснувшийся Гриша вскоре присоединился к охотничьим сборам
и каждую минуту ощупывал карман куртки, чтобы удостовериться,
не позабыт ли альбомчик. Ребята очень заинтересовались плетеным
из лыка предметом, который хозяин назвал крошнями. В крошни он
положил топор, мешочек с хлебом, рукавицы и теплые чулки, после
чего, закрыв подвижные половинки, завязал тесемкой и надел это
подобие рюкзака за плечи. Плетеный из лыка "рюкзак" - какая далекая
старина! Крошни в глазах мальчиков воскрешали охотничье снаряжение
давно минувших времен, когда не были известны ружья, когда оленей
били копьями, а бобры строили свои плотины на всех лесных речках...
Лайку заперли в чулан, "чтобы не увязалась". Охотники отправились,
сопровождаемые ее воем и внимательным взглядом хозяйки, отворившей
оконце.
Солнце начинало клониться к западу, была самая жаркая часть
дня. Прозрачный пар курился в низинах над проталинами. Хотя в
тени везде лежали снега, во многих местах у обнажившихся полян
Гриша заметил весело порхавших бабочек — траурниц и больших крапивниц.
Крушинницы летали целыми десятками. На припеке ожили муравьи и
черными кучками покрывали свои муравейники; бегали радужные жужелицы,
на гнилом бревне грелись бронзовка и большой навозный жук. Охотники
пересекали проталины по чуть заметной тропинке; в густом лесу
брели по снегу, пользуясь прежними обтаявшими следами лесника,
уже много раз ходившего на ток.
Так, растянувшись гуськом, прошли они километра три, пока не
поравнялись с редким молодым сосняком, выбегавшим на большую поросшую
вереском пустошь — след давнего лесного пожара. Здесь в нескольких
местах спугнули стайки тетеревов; один из улетавших петухов громко,
задорно забормотал. Оказалось, что каждую весну издавна тетерева
слетаются сюда для токования. Полукилометром дальше лесник вдруг
остановился, рассматривая песок; мальчики увидели глубокий отпечаток
широких раздвоенных копыт. "Бык!.. Днем проскочил: утром я с тока
шел — следа не было. Знаю я этого — пудов на двадцать будет..."
— коротко, как всегда, обронил лесник. Обоих ребят подмывало сильнейшее
желание побежать по лосиному следу, посмотреть, что делал "богатырь
лесов". Оба впервые видели след самого крупного зверя своего края.
Но приходилось торопиться: на место ночлега нужно прийти до темноты,
а лежавшая впереди дорога была труднее пройденной.
Слетели тетерева
След лося
Огненный диск солнца уже скрылся за темной волнистой чертой
лесов и тетерева на току перестали бормотать, когда лесник подвел
мальчиков к квадратной яме, на дне которой была куча ветвей и
остатки костра. Здесь нужно провести ночь, чтобы под утро пробраться
за триста шагов к месту тока, расположенному в низине, называемой "Настиным долом".
Лесник срубил несколько небольших сухостойных сосен; все втроем
перетащили запас топлива к месту стоянки. Пользуясь случаем, Севка
расспрашивал проводника о признаках следов и о способах выслеживания
лосей. Неразговорчивый лесник предпочитал отмалчиваться. С большим
трудом удалось вытянуть из него два слова о том, что отпечатки
больших копыт быка всегда крупнее и круглее узких заостренных
копыт лосихи.
Постепенно усиливавшийся на заре ветер и гул леса помешали охотникам
"посадить глухарей" — подслушать, куда сядут прилетающие на ток
птицы, где квохчут глухарки и т. д. Все это было бы полезно знать
для успеха утренней охоты. Закат догорал. Дуновения ветра ослабевали
с каждой минутой; постепенно замирая, переставали качаться ветви
сосен. Звезды одна за другой зажглись на небе; тихая, теплая ночь
опустилась над лесом. Знойный костер наполнял теплом яму и, оттесняя
сгустившуюся вокруг огня тьму, озарял красными бегающими бликами
трех людей, сушивших обувь и готовившихся ко сну. Лес продолжал
жить своей жизнью. Странные звуки, напоминающие то отдаленный
собачий лай, то похожие на глухое, многократно повторяемое "у-у-у-у-у-у-у...",
нарушали покой укрытых сумраком сосняков. Источник этих звуков
часто перемещался, они слышались со всех сторон и, начавшись вскоре
после заката, кончились только с рассветом. Лесник уверял, что
это крики зайцев-беляков, у которых весна прогнала обычную боязливость.
Ребята охотно поверили; в описании этого похода "брачные крики
зайцев" были отмечены обоими натуралистами. Но через несколько
лет, в другой лесной области Севка снова услышал те же ночные
крики. Здесь местные охотники говорили: "Это летяга бобочет!..
Сидит в дуплышке, лапочками по щечкам себя постукивает и бобочет..."
Некоторые божились, подтверждая правильность своих наблюдений.
Теперь Севка не верил ни старым своим записям, ни новым рассказчикам.
Ведь зайцы очень молчаливы от природы, а летяга — зверь слишком
редкий и скрытный. Севка считал, что загадочные звуки издает животное,
довольно обычное и, видимо, совсем не боязливое. В каждом достаточно
обширном хвойном лесу в весенние ночи слышится, как далекая глуха
жалоба, это таинственное "ой-ой-ой-ой..." Еще через несколько
лет Севке удалось разгадать давнюю лесную загадку. Глухой ночью
он подкрался к огромной сухой сосне, следуя на голос, доносившейся
с ее вершины. При свете луны он увидел небольшое животное, выглядывавшее
из дупла. После выстрела на землю упал пушистый мохноногий сыч.
Отдаленный "собачий лай", глухие "ой-ой-ой" — все это весенняя
песня этой небольшой буроватой с белыми крапинками лесной птицы.
Охотники поужинали; усталость начинала клонить их головы; разговоры,
и раньше еле вязавшиеся, совсем прекратились. Наконец, бросив
мешок в изголовье, лесник заснул, положив ружье рядом с собой.
Гриша, повернувшись спиной к огню, вскоре последовал его примеру.
Севка долго ворочался с боку на бок, подбрасывал дрова в угасший
костер, старался заснуть, но не мог. Его слишком переутомили впечатления
длинного дн и оставшиеся сзади пятьдесят километров трудной дороги.
Да, признаться, и лесника он побаивался. Мальчик лег на спину
и смотрел через черные ветви сосен на кротко мерцавшие звезды.
Высоко в темноте время от времени с сильным шумом быстро проносились
на север стаи уток.
По свисту крыльев, по обрывкам криков мальчик знал, что это
возвращаются на родину нырки, свиязи и чирки-свистунки. Изредка
протяжно и слабо цикали одинокие, отбившиеся от стаи дрозды. Там,
в вышине, под беспредельным звездным шатром, над успокоившейся
от дневных тревог, мирно спящей землей, в урочный час незримо
совершался величественный весенний перелет птиц. Тысячи пернатых
странников наперебой спешили в эти минуты к местам своих гнездовий,
проносясь сотни верст среди холодных просторов над мелькающими
далеко внизу лесами, полями, озерами... Незаметно для себя Севка
забылся и заснул. Глухие стоны сычей были последним впечатлением,
долетевшим до его сознания.
|