"Надо будить робят-то... Сказывали, чтобы пораньше..." — смутно, сквозь сон, послышалось Грише. Очертания избы еще терялись в предрассветных сумерках. В печи весело потрескивали дрова, а передвигаемые хозяйкой чугуны начали греметь уже с полчаса тому назад. Вставать не хотелось... Утомленные трудами предшествующего дня ноги и руки ныли после ночного отдыха. Сладко потягиваясь, Гриша неохотно поднялся. Севка спал, согнувшись калачиком, дела неудачные попытки спрятать длинные ноги под слишком короткую куртку. Разбуженный Гришей, он быстро вскочил и принялся за умывание, со смехом рассказывая, как всю ночь ему снились и мешали спать глухари. Через пять минут друзья уже сидели за самоваром. Севка расспрашивал хозяина о дороге, а Гриша записал в свою книжку: "5 апреля. Ночевали у Архиповых (второй дом от околицы). Люди хорошие. В избе много тараканов. Вышли из деревни в пятом часу утра по хозяйским часам". Мешки и ружья заняли свои места за плечами, пояса плотно подтянули патронташи и, прощаясь с хозяйкой, которая никак не хотела брать платы за ночлег, мальчики сошли по скрипящему крыльцу. Улица была пуста, деревня еще не пробудилась, хотя дым вился из многих труб. Кое-где хрипло кричали петухи. За ночь подморозило — лужи покрылись тонким хрустящим ледком. Яркая заря разгоралась на востоке. Свежий, бодрящий воздух быстро прогнал остатки дремоты. Когда же за бурой полосой ржаного поля ребята увидели синюю гряду лесов, где ждал их целый рой сменяющихся впечатлений, весеннее утро наполнило их радостным трепетом и бурный восторг снова овладел ими. Хотелось петь, смеяться, не идти, а бежать, и ноша, так утомлявшая их вчера вечером, казалась теперь легкой, как перышко. Друзья, словно на крыльях, летели вперед и быстро приближались к опушке леса.

Большой кроншнеп, поднявшись с вязкой пашни, хриплым криком возвестил болоту о приближении людей и на несколько минут задержал юных натуралистов. Мальчики смотрели, как птица, взлетев на некоторую высоту, стала наклонно опускаться, почти не взмахивая крыльями. В то же время она издавала зычный флейтовый свист, сначала отрывисто и протяжно, затем все учащая и учащая следовавшие один за другим звуки. Это был токовый полет крупного осторожного кулика, с которым друзья уже раньше имели неоднократные встречи. Оба хорошо помнили, как трудно подползать к кроншнепу, остановившемуся для отдыха во время осеннего пролета на плоских песчаных косах Волги. А здесь птица была у себя дома; они видели, что кроншнеп опустился к своей подруге, такой же крапчато-серой с длинным кривым клювом, бегавшей по недавно оттаявшей озими. Обширное моховое болото, кое-где поросшее ивняком и березкой, было покрыто водой, поэтому кроншнепы, которые на нем гнездились, еще скитались по окрестным полям. На пашне у дороги во многих местах виднелись следы этих куликов. Ребята поспешили зарисовать отпечатки лап и теперь могли поручиться, что всегда сумеют их отличить.

Кроншнеп

Вскоре зеленые ветви елей сомкнулись над путниками. В лесу было даже холоднее, чем в поле: всюду лежал снег, а оттаявшие за день проталины ночью снова замерзли. Тем не менее лес был полон жизни и ее голоса заставляли друзей часто останавливаться, чутко прислушиваясь. Солнце уже поднималось, горячими бликами зажигая вершины одиноких крупных сосен. Дрозды-дерябы, рябинники и белобровики, совсем недавно прилетевшие с юга, сидели на макушках деревьев и, топорща перышки, скорее декламировали, чем пели, свои флейтовые импровизации. Самцы-зяблики заняли каждый свой уголок леса и теперь гремели звонкими трелями навстречу восходящему солнцу. Один из них — чистенький, стройный с широкими белыми перевязочками на крыльях — распевал, прыгая по дороге, разыскивал корм и не хотел слетать при появлении мальчиков. Когда его все-таки спугнули, то на вспорхнувшую птичку, опустившуюся шагах в десяти от дороги, кинулся другой зяблик, владелец этого уголка ельника. Зяблик-хозяин и зяблик-нарушитель границ участка затеяли такую драку, что свернулись в пушистый комочек с двум растопыренными хвостами и четырьмя крылышками. В таком виде они с писком свалились на землю с ветки, где произошла первая стычка. "Что, попало!.." — смеялся Гриша, глядя, как пощипанный зяблик виновато поспешил вернуться к своему участку. Его провожала задорная песня победителя, изгнавшего пришельца оттуда, где он сам был намерен гнездиться и куда поджидал самочку (самцы-зяблики прилетают несколькими днями раньше самок).

След кроншнепа


Дятел барабанит

В пение пернатого хора вплетались шорохи, писки, призывные крики, по которым друзья узнавали своих старых знакомых, еще не встречавшихся им этой весной. Они расслышали нежные голоса первых, только что прилетевших пеночек-теньковок, голоса лесных коньков, завирушек, таившихся в хворосте, и других птиц, встречавшихся вчера.

Постепенно ельник сменился редким, сухим, горелым сосняком, на много километров тянувшимся поперек дороги. От пожара, бушевавшего в жаркое, сухое время, кора деревьев обуглилась, а высохшая хвоя осыпалась. Зеленый сосняк превратился в печальный лес из черных древесных скелетов. Бесчисленное множество жуков и личинок, питающихся лубом и древесиной больных деревьев, поселилось в увядших соснах. Потом дятлы слетелись за десятки километров к этому лесу и пировали целую зиму! Следы их работы — большие кучи щепок —- виднелись под каждым деревом, а пятна обнаженной древесины, светлевшей из-под кусков кое-где оставшейся коры, напоминали желтизну мертвого тела, проглядывающего через темные лохмотья. Желудки дятлов всегда были полны белыми жирными личинками.

В это безветренное солнечное утро, когда все пело и радовалось весне, дятлы были в числе первых. Они не умели петь и избыток энергии, сил и радости выражали по-своему. Каждый разыскивал сухой сучок, стенку дупла или расщеп обломанной вершины, освещенной солнцем. Если при постукивании клювом сучок давал резкий сухой звук, он мог служить для избранной цели. Дятел усаживался поудобнее, твердо упирался жестким хвостом в дерево. Потом многократно, с поразительной быстротой, ударял по сучку клювом и оглашал лес протяжным громким треском, известным у натуралистов под именем "барабанной трели". В это солнечное утро барабанные трели слышались со всех сторон. Одни были глухи и низки, как отдаленный стон, другие - высоки,трескучи и звонки. Сливаясь вместе, они служили источником своеобразной музыки, будили мертвый сон горелого леса и оживляли звуками весны даже это печальное царство.

Не так

Гриша захотел увидеть "барабанщика". В бинокль он хорошо рассмотрел, с какой быстротой мелькала серая тень головы пестрого дятла, издававшего трели у самой дороги. Мальчик и раньше не верил в рассказы о том, что дятел сначала раскачивает ветку, а затем приставляет к ней клюв так, что дерево барабанит об дятла, а не наоборот. Теперь он окончательно убедился в противоположном. Рисунок птицы с ее "барабаном" не замедлил появиться в альбоме. При попытке наблюдателя подойти поближе барабанщик слетел. Мелькнул ярко-красным подхвостьем, белыми заплатками на плечах и погнался за другим дятлом, пролетевшим мимо. К ним присоединился третий. Вскоре целая вереница этих пестрых шумливых созданий начала резвиться, лавируя между деревьями. Громкие трещащие крики играющей стаи были совсем не похожи на обычные голоса пестрых дятлов, а сама игра вполне могла сойти за своеобразное токованье. "Сыты, бездельники", — ласково погрозил им Гриша, стоявший под огромной горелой сосной. Но он был неправ - дятлы начали барабанить задолго до завтрака, едва успев после ночевки почистить свое оперение.

А вот так

Желна

Тем временем Севка забежал на сотню метров вперед и подкрался на громкий стук к группе небольших сухих сосенок. Тут он увидел желну — самого большого нашего дятла, матово-черного с ярко-алой шапочкой.

Желна была ростом немного меньше вороны, а ее работу можно было сравнить только с ударами топора или большого молотка. Крупные куски коры и щепы летели от дерева, лишь только о него ударялся серовато-голубой, долотообразный клюв. Севка чуть-чуть пододвинулся и, приготовившись рисовать, вытащил записную книжку. Но черный дятел покосился на него своим острым белесым глазом и спрятался за ствол. Потом снова мельком глянул на мальчика, теперь уже другим глазом и с другой стороны ствола, еще раз покосился левым глазом, быстро поднялся к вершине и, вдруг сорвавшись, полетел, ныряя в воздухе короткими крутыми дугами. "Трю-тррррююю-трррррююююю..." — зычно, протяжно закричал он, садясь на иззубренную верхушку соснового обломка шагах в восьмидесяти от Севки. Мальчик подошел к дереву, на котором только что трудился дятел. Сосенка была суха и вся пронизана узкими извилистыми ходами. Расширив ножом одну щель, Севка вытащил длинную белую личинку — гладкую, плоскоголовую с твердыми буроватыми челюстями. Она была в зимнем оцепенении и стала вяло шевелиться, лишь отогревшись в руках мальчика. Крупные личинки жуков-усачей и златок часто повреждают древесину засохших или больных, ослабевших деревьев; это любимый корм черного дятла.

Скоро подоспел Гриша; вдвоем они быстро зарисовали ободранное желной дерево, кучу коры на снегу, личинку и ходы, проложенные в древесине. Потом поспешили к дороге. Звучное крепкое постукивание клюва послышалось снова, едва ребята отошли с полсотни шагов, Они оглянулись — желна уже трудилась на сосенке, вернувшись к занятию, прерванному людьми, всегда появляющимися так некстати.

Солнце уже поднималось над лесом; путники ворчали, что дятлы отняли у них время, и теперь наверстывали потерянное, стараясь идти возможно быстрее. Но унылый горелый сосняк казалс бесконечным; только через час дорога пошла под уклон, показались березы и ели.

Кулик-черныш, с веселой песенкой пролетевший над лесом следом за своей подругой, объявил друзьям о близости воды. Ребята знали по расспросам, что дорогу должна пересечь речка Боровая, и появление кулика их очень обрадовало. Если речка близко, то уже более двенадцати верст пути пройдено и до ближайшего кордона остается только две трети дороги. И в самом деле — вскоре до слуха донеслось кряканье утки и шум бегущей воды. Утка кричала беспрерывно, друзья заподозрили, что она не дикая, а охотничья — круговая. Осторожно подвигались они вперед, пока не приблизились к поляне. Здесь за узеньким кочковатым и мокрым лугом они увидели речку — быструю, искрящуюся, покрытую бегущими полосами пузырей, густой ельник противоположного берега, купавший свои отражения в ее проворных струях, пятна белой пены близ упавших в воду деревьев и большой, построенный из лапника³ шалаш, перед которым полоскалась и кричала круговая утка.

Охотника не было видно, но мальчики знали, что он сидит в шалаше, так как услышали его кашель. Они вышли к берегу и тут только заметили, что от моста виднелись одни полуразрушенные перила, а разлившаяся буйная речка катила через него красноватые воды лесных болот с веселым рокотом и шумом, слышным издалека. Оба были готовы к трудностям дальнего похода в весеннюю распутицу, но пришлось признаться, что вид скрытого под водой и, быть может, совсем размытого двадцатиметрового моста привел их в смущение. "Ничего, ничего, робятки! Не бойсь! Перейдете! Посошки только срубите!" — послышалось из-за речки. Затем у шалаша показались ноги, обутые в лапти, драный полушубок, и, наконец, пятясь задом, охотник вылез из своего прикрытия. Мост, по его словам, был почти цел. Мальчики, пользуясь указаниями незнакомца, приступили к переправе. Ружь оставили на берегу, и Севка, подтянув повыше сапоги, осторожно пошел в воду, ощупывая поверхность моста палкой. В трех местах недоставало бревен; дважды ноги мальчика скользили по мокрому дереву; вода пенилась вокруг сапог... Затем течение стало тише. на бревнах моста появился песок, стало мельче, и, наконец, Севка вышел на берег. Вздох облегчения невольно вырвался у Гриши, с замиранием сердца следившего за каждым движением друга. А тот, сложив мешки и поздоровавшись с мужичком, уже брел обратно. Теперь предстояла труднейша часть переправы; Гриша в своих сапогах с короткими голенищами не мог перебрести всей речки. Было решено, что он дойдет до глубокого места, а там сядет на спину Севки и "доедет" до берега. Сказано — сделано. При посадке на загорбки оба чуть не упали в воду, но как-то устояли на ногах и теперь постепенно приближались к цели. Севка покраснел от усилий, а Гриша болтал ногами и острил по поводу "езды на верблюдах". Охотник наблюдал переправу и усмехался в клочковатую, русую бороду. Скручива цыгарку, он словоохотливо описал друзьям все приметы предстоящих тридцати километров дороги. Кордон, по его сло вам, стоял на видном месте — мимо никак не пройдешь. "А лесника позавчера встретил: с тока видно шел—двух глухарей тащил!" — Мальчики многозначительно переглянулись. "Не больно ладный он мужик-то", — вскользь заметил охотник. Ребята, увлеченные сообщениями о глухарях, мимо ушей пропустили последние слова. Но уже к вечеру пришлось о них вспомнить.

Охотник жаловался на неудачу. Его утка, маленькая и темно-окрашенная, обладавшая голосом дикой кряквы, была отличной круговой и на утренней заре трижды подманивала к шалашу диких селезней. Но его, далеко не столь же образцовая, шомполовка трижды "отпалила" в упор по уткам, устилая воду пухом и перьями. Все три селезня улетели. "Только добро переводишь, — сетовал охотник, сваливая всю вину на качество пороха. — Сам продрог, в шалаше ночь сидючи, круговую замаял да порожнем домой приду... То-то задаст мне жена!" Под эти сетования и добрые пожелания нового знакомого, сопровождаемые криками его утки, ребята быстро углубились в тенистый ельник.

Впереди — тридцать километров дороги... Оба еще не чувствовали усталости; оба дышали полной грудью, упивались смолистым запахом ельника, согретого солнцем, ровным шагом проходили километр за километром. Дружные раскатистые трели зябликов были им веселым маршем, а попутчиками — еле видимые, еле слышные жаворонки, серенькими точками в глубине неба с песнями уносившиеся к северо-востоку. То летели птицы самых дальних полей — вологодские, архангельские, а может быть, и печорские. С ними за широкое лесное море на прозрачных легких крыльях прилетит зелена весна.

Солнце припекало. Оттаяла дорога, на ее песке сапоги оставляли глубокие, четкие следы. Ручейки, журча, побежали по всем колеям и тропинкам. Над проталинами тонко запахло опавшим листом, в траве забегали паучки, желтые бабочки-крушинницы запорхали на пригреве. Сосняки сменялись ельниками, ельники — вересковыми пустошами, пустоши — низинами, а мальчики все шли и шли... На обтаявших холмах им улыбались золотыми сердечками крупные лиловые, одетые пушистой шубкой колокольчики раннего цветка сон-травы. Лесные жаворонки-юлы нежными строфами песен приглашали отдохнуть на вересковых полянах; синеватые сугробы снега в густых тенистых ельниках обвевали прохладой. Зноем и душистыми испарениями окутывали большие проталины, а ребята продолжали безостановочно двигаться. Высокоствольный, редкий сосновый бор, с дорогой, сплошь покрытой снегом, был самой скучной частью пути. Мальчики обрадовались, когда он окончился и его место заняли поляны, чередовавшиеся с молодыми сосняками. Здесь пели гаички и поднялись с берез стайкой кормившиеся тетерева.

Наконец, местность по сторонам дороги начала понижаться, в колеях показалась вода и большие лужи стали то и дело пересекать пешеходную тропинку. Ельник постепенно вытеснил сосны, а несколько дальше к нему примешались белоствольные тонкие березы с нежным красноватым кружевом ветвей. Севка, шагавший впереди, остановился, подождал Гришу и шепнул, что нужно быть настороже: место казалось интересным - каждую минуту можно ожидать появлени "зверья". "Зверье" - этим коротким словом друзь обозначали все живое, что могло представлять интерес для наблюдений. Они пошли медленней, стараясь не бултыхать сапогами по лужам, и говорили шопотом, хотя в том не было большой необходимости. "Видишь!.." - на песке дороги ясно отпечатались свежие следы бахромчатых лап глухаря. Он совсем недавно ходил здесь, собирая мелкие камешки и песчинки.

Селезень кряквы

След глухаря

Эти "жерновки" облегчают желудку глухаря трудную работу растирания жесткой сосновой хвои. Оба охотника ясно себе представили красивую темную птицу на золотистом песке дороги, пересеченной голубыми тенями и зеркалами воды. Севка припомнил рассказы о том, как на безлюдных, таинственных речках сибирской тайги глухари иногда заглатывают маленькие золотые самородки.

Дорога повернула вправо, а слева показалась окраина небольшого мохового болота. Пухлые, нежно-зеленые, рыжеватые и красные подушки торфяного мха, разбухшие от вешней воды, были точно стрелами утыканы колосками пушицы. Сладко пахло багульником и болотом. "Знаешь что? Давай поищем ягод!.."

Мягкие кочки болота, действительно, опутывала тонкая сеть ползучих веточек клюквы, усеянных мелкими красноватыми листочками. Повсюду виднелись алые, сизые и розовые ягоды, прятавшиеся от нескромных взоров в густом и пушистом ковре мхов. Одни показывали только румяные щеки, зарывшись глубоко в мохнатый воротник мягкого сфагнового мха, другие купались на дне лужиц, просвечивая через слой ржаво-желтой воды.

Гриша не ожидал у самой дороги найти такое изобилие ягод. Но едва друзья дошли до середины болота, как выяснилось, что не они первые сделали это открытие. Две серые птицы шумно взлетели от ягодника и, мелькнув, как тени, скрылись, лишь только поравнялись с ельником. "Рябчики", — волнуясь от нетерпения, бросил Севка и, многозначительно подмигнув Грише, вытащил из кармана подобие самодельного портсигара. В нем были бережно уложены три белых свисточка. Он вынул средний, сделанный из гусиной кости, имевший отметку в виде красного шнурка. "Это мой любимый... Помнишь, я был в Зименках? Мне там глухаря давали за этот пищик да два манка магазинной работы — все равно отказался... Сейчас увидишь, как начнет работать!" Все это было произнесено торопливым шопотом.

Сбросив мешки, но захватив ружья, хот последние и не могли им понадобиться, так как весной охота на рябчиков запрещена, друзья обошли небольшой полукруг. Севка хорошо заметил, где села маточка, и теперь старался осторожно пробраться между ней и самцом. Увидев, что первая часть плана удалась, он круто повернул туда, где, по его предположениям, должна была находиться птица. Рябушка оказалась несколько в стороне, но полетела по тому направлению, которое было желательно натуралистам. Они заняли место улетевшей. Укрывшись за маленькими елочками, Севка лег на землю, а Гриша сел, прислонившись к дереву. В руках первого был пищик, у второго бинокль и дорожный альбомчик. Молча и не шевелясь, они просидели минут пять-шесть. Обманутая их неподвижностью, хохлатая синица совсем было села Грише на шапку, но изменила намерение - прицепилась к коре дерева над самой головой мальчика и осыпала его мелкими кусочками лишаев.

Еле слышное постукивание маленького клюва было единственным звуком, нарушавшим окружающую тишину. Где-то очень далеко распевали дрозды...

Севка продул пищик, твердо прижал его к губам и призывная трель самки рябчика разнеслась по молчаливому ельнику. Точно эхо в то же мгновение прозвучал ответ самчика, а вблизи от друзей долго-долго свистела пищуха и знакомая нам хохлатая синичка. Нежный, тонкий посвист рябчика так похож на голоса корольков, синиц и пищух, что они постоянно на него откликаются. "Тиииии-тиииююи-ти", — снова поманил Севка. Рябчик ответил теми же двумя коленами, но последнее короткое "ти" было у него растянуто в маленькую трель. Это и есть одно из лучших отличий зова самца от голоса самки. Вскоре друзья услышали, как рябчик спорхнул на землю, и по шороху сухих листьев поняли, что птица бежит к ним. Шорох то замирал, то снова начинал приближаться. Совсем пригнувшись к земле, Севка возможно чище и нежнее просвистел в последний раз, и... рябчик вспрыгнул на пенек в трех шагах от затаивших дыхание ребят. Стройная птичка то распускала хохолок, то складывала его, смотрела по сторонам и прислушивалась. Друзья с замиранием сердца ждали, что рябчик сделает дальше. Он нежно чирикнул короткое вопросительное "чить-чюррррю?". Его подруга должна была быть близко, но почему-то скрывалась. Он спрыгнул с пенька и быстро пробежал среди кустиков черники. Теперь он был так близко, что Гриша, протянув руку, мог бы его погладить по спинке. Освещенный солнцем, на изумрудном фоне мхов рябчик был особенно красив. Гриша видел, как под красными дужками бровей мягко светились наивные карие глаза, видел черное горлышко, отороченное белым, каждую точку, каждую черточку на рисунке его оперения. Грише даже не верилось, что эта прелестная птица одна из тех, которых тысячами окровавленных, растрепанных комков каждую зиму можно найти на рынках. Севка пошевелился; "пррррр-прррррр" - коротко прошумели крылья, и рябчик исчез.

Хохлатая синица

³Лапник - густые еловые ветки.