Петр Олейник

 

Когда я был ребенком, каждое лето мне выпадало счастье пас­ти корову моей бабушки, жившей в небольшом селе Иллинецкого района Винницкой области. Именно там я впервые почувствовал тягу к охоте. Меня, маленького мальчика, дед взял с собой на день рожденья к брату - известному в округе охотнику де­ду Ивану. Перед началом застолья дед Иван показал всей собрав­шейся детворе свой старинный огромный шкаф с ружьями, амуни­цией, с охотничьими фотографиями на стенках. Мои многочислен­ные троюродные братья и сестры вскоре побежали на улицу играть с козлятами, а я не мог отвести взгляд от старых «курковок». Пере­бирая манки, гильзы и ножи, я, к огромному своему восторгу, на­шел пыльную подшивку старых охотничьих журналов. Забравшись с ногами на нижнюю полку шкафа, я принялся рассматривать картин­ки, да так и уснул. Разбудил меня громкий смех деда Ивана.

- Ну вот, Андрей, - сказал он, - вы его ищете в спальне, а он вон где. Видно, точно будет охотником.

С тех пор прошло почти 30 лет. После окончания военного учили­ща мне с большим трудом удалось реализовать детскую мечту - стать охотником. Служба в армии не сложилась. Поднявшись по служебной лестнице аж до заместителя командира зенитно-ракетной батареи, я вырвался-таки из рядов непобедимой и легендарной. Гражданская жизнь была приятней. В армии из-за «привитой» приказом любви к Родине почти все свободное время проходило на службе. На граждан­ке Родину можно было любить по-другому - выезжая на охоту.

Эта благородная страсть каждый сезон делала меня счастливым. На охоте нет условностей, там мало холодного рационализма и рас­четливости - это территория инстинктов. На охоте можно быть непо­следовательным, смешным, наивным, даже глупым - все ничего. Ты охотник-любитель, и это многое поясняет. Но главное достоинство охоты - общение с себе подобными. Переехав с Дальнего Востока в Крым, я познакомился с Семеном Александровичем, Александром Александровичем и Сашей Калийниченками. Они приняли меня в свои ряды, образовав тем самым вполне устойчивый и самодоста­точный во всех отношениях охотничий квартет.

Семен Александрович был строителем счастли­вого коммунистического будущего на селе в треть­ем поколении. Как когда-то принято было гово­рить, он воплощал в себе лучшие черты «потомст­венного хлебороба». Трудовая биография моего друга была настолько безупречной, что не было в районе доски почета, где бы ни висела его фото­графия. Несомненно, успехи в борьбе за килограм­мы, литры, центнеры сделали бы его председате­лем колхоза и даже, чем черт не шутит, депутатом крымского парламента. Однако внезапное завер­шение строительства «конечной фазы развитого социализма» сразу обесценило весь «официаль­ный фасад» биографии и личных качеств Семена Александровича. Возник, точнее, не возник, а про­сто вышел на первый план другой, «неофициаль­ный» дядя Сеня, который мне лично очень нравил­ся - жизнерадостный, открытый, находчивый, склонный к легким авантюрам и всяким чудачест­вам. Ни одно веселое застолье не обходилось без его участия, ко всем незаурядным, по масштабам нашего охотничьего коллектива, историям он имел какое-то отношение. Его энергичность не имела никакого разумного объяснения. В пять часов утра он уже на ферме щипал доярок за задницы и при­нимал молоко, к шести вся тракторная бригада ды­шала на него, проходя тест на трезвость, в семь - получение «заряда бодрости» от председателя, а далее его «уазик», как призрак, появлялся в разных местах отделения, вдохновляя на новые трудовые подвиги совершенно не склонных к такого рода ге­роизму колхозников. При всем этом Семен Алек­сандрович успевал кормить, поить, обслуживать личное подсобное хозяйство, близкое по своим масштабам среднестатистическому фермерскому хозяйству в Израиле. Ну а вечером - я уверен, все, кроме жен, понимают важность этого пункта рас­порядка дня - встреча с друзьями за круглым сто­лом с целью планирования следующего рабочего дня, несправедливо называемая теми же женами обидным и некорректным словом - пьянка. Кста­ти, охоту они (жены) тоже почему-то часто путают с пьянкой. Вероятно, все объясняется каким-то не­правильным развитием полушарий головного мозга у женщин. Как такое можно путать? Ведь пьянка - это просто пьянка, а охота - это не просто пьянка.

Александр   Александрович    (в обиходе Сан Саныч) - младший брат Семена Александровича. Он тоже уп­равляющий одного из колхозных от­делений, тоже имеет большое под­собное хозяйство и тоже, соответст­венно, «потомственный хлебороб». На этом, пожалуй, общие черты за­канчиваются. Сан Саныч совершенно не пьет, то есть, не склонен планировать рабочий день в кругу друзей, но много ест. Должен ска­зать, что «планированию» на охоте это часто ме­шает. Дело в том, что когда Сан Саныч съедает всю закуску, наши планы становятся какими-то туман­ными, а иногда утром мы даже забываем, что пла­нировали. Но как слова из песни не выкинешь, так и Сан Саныча никуда не денешь. Неизвестно, ка­кие переделки нас ожидали, если бы не наш трез­во мыслящий и неестественно правильный люби­тель сладкого. Его рассудительность и осторож­ность в нужную минуту всегда компенсировали наш с Семеном Александровичем авантюризм и веру в удачное стечение обстоятельств.

Александр Семенович (в обиходе Шурик) - родной сын Семена Александровича, а также, как нетрудно догадаться, племянник Александра Але­ксандровича. Саша умудрился быть копией, как отца, так и дяди (конечно, не внешне). При выез­де на уток с ночевкой в первый день Шурик мог вести себя как отец, и тогда втроем мы легко навя­зывали Сан Санычу, что хотели. Наутро все меня­лось. Наш «праведник» и его внезапно обращен­ный племянник объединялись и начинали «ре­монтировать» безответственных, несерьезных и еще бог весть каких любителей сомнительных за­нятий. Сашкино сознание было как сочлененный сосуд, где наполняется то часть с надписью «отец», то часть с надписью «дядя». Я не мог пре­дугадать, какой именно сосуд наполнится в сле­дующий момент, да и не хотел этого делать. Мне нравилось общение с Сашкой.

Как невозможно себе представить полноцен­ное село без своего дурака, так невозможно пред­ставить охотников без собаки. Вспомните картину Перова «Охотники на привале», вспомните любо­го писателя, хоть немного писавшего об охоте. С какой любовью каждый из них упоминал о неуто­мимых четвероногих помощниках, об этих голо­систых, паратых, отважных, могучих, чутьистых, терпеливых, полазистых, умных, подчеркиваю - умных, существах. Как тут не поверить мнению классиков - «соба­ка - душа охоты».

Душу нашей охоты звали Кардан. Спаниель неопределенного возраста, подаренный Семену Александровичу каким-то дальним родственником из Симферополя. Круглые бока, лоснящаяся шерсть, любовь к диванам и безукоризненное выполнение команды «иди есть» говорили не в пользу охотничьих талантов нашего «чет­вероногого помощника», но кто мы такие, чтобы сомневаться в классиках. Вскоре после принятия Кардана в наше общество на бли­жайшем просовом поле состоялся его охотничий дебют. Стиль ра­боты был более чем оригинален. Подняв у дороги жаворонка, пес помчался за ним, смешно взмахивая в каждом прыжке большими ушами, как крыльями. Пробежав не более 20 метров, он наткнулся на перепела и сразу бросился за новой птицей, затем история повто­рилась с другим жаворонком и так далее. Мы все втроем подавали вычитанные в охотничьих журналах команды, пока наш подопеч­ный окончательно не скрылся из виду. Вернулся он глубоким вече­ром, после того как вторая бутылка домашнего вина была выпита за безвозвратно утерянного товарища. Нельзя сказать, что урок не по­шел впрок. С того дня Кардан бегал в зоне видимости, иногда даже в зоне выстрела, хотя команд, как и раньше, не выполнял. По боль­шому счету мы были довольны. Теперь наша охота стала более эсте­тична и еще более спортивна - нужно было почти бежать, поспевая за кардановским челноком.

Таким образом, все, что необходимо буйно помешанному по­клоннику Дианы, у меня было: трое верных товарищей, обширные угодья и даже собака.

И вот очередной сезон охоты по перу открыт. Заплачены взносы, заполнены документы, отремонтирована по случаю охоты машина, заряжены патроны, заклеены сапоги.

Близился долгожданный субботний вечер, и я, с обеда уже пере­одевшись на выезд, нервно выглядывал в окно, дожидаясь появле­ния всей династии Калийниченков.

В то время наша маленькая охотничья компания предавалась любимому делу страстно и безоглядно. Мне, мелкому чиновнику, каждый раз нужно было лишь придумывать достаточно убедитель­ный в глазах начальника повод, чтобы убежать домой пораньше. Остальным было сложнее. Их призывали к разуму жены, часто ис­пользуя убедительность ненормативной лексики, голодные коровы жалобно мычали им вслед, свиньи с обреченно унылым видом топ­тались по грязным загонам и недовольно похрюкивали, куры, гуси, утки, индюки разными голосами, на свой манер пытались затронуть хозяйскую жилку в крестьянских душах моих друзей. Напрасно. Первобытные охотничьи инстинкты неудержимо тянули нас в поля, пахнущие подсохшей, недавно скошенной люцерной, просом, доз­ревающей гречихой.

Конечно, «гремучая смесь», состоящая из чувства вины, какого-то необъяснимого стыда и осознания ничтожности возможной до­бычи поначалу портила блаженное ожидание скорой возможности предаться безумным, с точки зрения жен и начальников, страстям. Но уже за селом «гремучая смесь» отставала, наверное, не в силах перебраться через бетонный мостик оросительного канала, а как только позади оставались постройки животноводческого комплекса, заканчивались разговоры о работе и проблемах. Старый «жигу­ленок» быстрей бежал по проселочной дороге, начиналась сладост­но-томительная прелюдия к охоте.

Я часто замечал, что охотники, как и любовники, ведут себя пе­ред главной фазой процесса по-разному. Одни торопятся достать стволы, разбрасывают чехлы и рюкзаки по машине, вскидывают ру­жье без нужды на перепугано шарахающихся ворон, безудержно хвастаются своими победами. Другие привычным движением соби­рают видавшие виды двустволки, вешают или укладывают их на за­ранее приготовленное место, чехол запихивают в рюкзак, рюкзак ставят под ружье, после чего флегматично курят и задумчиво смот­рят вдаль. Третья категория, к которой относится большинство моих попутчиков, люди другого склада. Они медленно, с умилением об­нажают свои ружья, осторожно собирают, словно боятся сделать им больно, укладывают на колени и нежно гладят крутые изгибы оре­ховых лож. Ружьям, как любимым женщинам, прощают промахи и осечки, их не доверяют другим охотникам, а об удачных выстрелах рассказывают десятки раз.

Наш небогатый опыт говорил, что, как только впереди покажет­ся канал с густой ореховой посадкой, разделяющей еще не перепа­ханное жнивье и изрезанное продольными прокосами просяное по­ле, нужно быть готовым к любым подаркам судьбы. К вечеру все птичье население округи собиралось в этом месте: барахтались в пыли куропатки, по прокосам сновали перепела, бекасы совали свои длинные носы в небольшие лужицы, всегда появляющиеся в местах соединения канальных плит, цапли ловили жаб на мелково­дье, разжиревшие на подсолнухах вяхири прилетали утолить жаж­ду. Мало того, в дальнем, почти упирающемся в сад углу лесополо­сы жили фазаны. Небольшой островок камыша был изрезан их тро­пами. Как только солнце касалось нижним своим краем земли, кра­савцы петухи начинали истошно орать, как будто боялись заката. Какой же настоящий охотник не оценит этого рая! Какой же настоя­щий романтик не получит удовольствия, граничащего с наслажде­нием, медленно и неуклонно приближаясь к этому раю! Каждый по­ворот, каждая кочка, каждая ямка напоминают о скором прибытии на место. По мере приближения внутреннее трепетное ожидание невероятной охотничьей удачи растет вместе с очертаниями лесопо­лосы и достигает почти эйфорического состояния, когда автомобиль останавливается под старым орехом, с которого с треском срывают­ся и улетают без выстрела два сизогрудых голубя. И вот, угрожающе рыча прогоревшим глушителем, «копейка» делает последний вираж и со скрипом замирает в самом начале «земли обетованной», под еще больше постаревшим орехом. Через мгновенье нас накрыли клубы дорожной пыли, заполнив сквозь открытые окна весь салон.

- Молодец, Сашик, - съязвил Сан Саныч, - что-что, а останавли­ваться ты научился очень хорошо.

- Это специально, чтобы дичь машину приняла за трактор и не боялась, - моментально парировал Саша.

Корча рожи и пытаясь не дышать, интересное предложение вы­двинул Семен Александрович.

- Тогда давайте сразу выпьем, что взяли. Дичь нас примет не за охотников, а за пьяных трактористов, и мы сможем наловить ее руками.

За время разговоров пыль осела. Голуби уже сделали круг, и расселись на ветках метрах в ста впереди нашей стоянки. Нетерпение нарастало. Осталось лишь нацепить на себя патронташ. Для меня патронташ был предметом нескрываемой гордости. Пошитый в виде жилета с многочислен­ными карманчиками, отделениями, застежками, он больше походил на амуницию спецназовца, чем на деталь одежды скромного охотника за пе­репелами. От времени мягкая коричневая кожа слегка потерлась и придала жилету еще более му­жественный вид. Лишь два недостатка слегка от­теняли безусловные достоинства моего патронта­ша - летом в нем было очень жарко, а зимой очень тесно (его было трудно застегнуть поверх охотничьей куртки).

После коротких переговоров определились, с чего начнем. Сан Саныч настаивал сконцентриро­вать внимание на прокосах. Семен Александрович предложил зайти с самого дальнего края жнивья и широкими челноками, передвигаясь на ветер, до­браться до просяного поля с его прокосами.

- Начнем с краю, - говорил он, - там меньше посторонних запахов. Кардан сможет верхом причуять дичь. Да и вообще в высоком про­се он не сможет бегать или, чего доброго, опять заблудится.

Последние слова были сказаны более тихим голосом, в них чувствовалась просьба.

Через пятнадцать минут мы выстроились в усло­вленном месте одной линией на расстоянии 10 мет­ров друг от друга. Неистовствовавший Кардан тор­жественно был спущен с поводка, охота началась.

Прогнозировать возможное место взлета пе­репелки на чисто убранном пшеничном поле за­дача не из простых. Тем не менее, передвигаясь правым краем, я присматривал впереди пучки травы и крупные земляные комки, рассчитывая на удачу именно в этих местах. Когда до очередного подобного ориентира оставалось несколько мет­ров, руки инстинктивно приподымали ружье на уровень груди, в положение готовности к стрельбе. В такие мгновения пробуждалось шестое чувство хищ­ника, шаги становились по-кошачьи крадущимися, глаза сужались, веро­ятно, и уши становились торчком, организм был готов к моментальной реакции на любой маневр вероят­ной жертвы. Но вот пучок оказывал­ся позади, состояние «сжатой пружины» проходило. После нескольких подобных пустых заходов хищник внутри меня постепенно утих, нервная система расслабилась, наступило время рефлексов. Отшлифованные за десять се­зонов охот они позволяли мне бить навскидку ед­ва поднявшегося перепела и лишь потом осозна­вать, что произошло. Наверное, всем охотникам знакома ситуация, когда руки действуют быстрей, чем соображает голова.

Поначалу мои друзья также вскидывали ру­жья на траву и земляные комья, затем поуспокои­лись. Третья часть поля осталась позади, минут сорок прошло без единого выстрела, в полной тишине. Мы не силь­но расстраивались, ведь помимо дичи от охоты с подружейной со­бакой можно получить огромное эстетическое наслаждение. Но тут, как назло, Кардан, возвращаясь из очередного дальнего «отрыва», наткнулся на жаворонка и, погнав его, скрылся в придорожных бурьянах. Лишившись эстетического компонента, мы начали сомне­ваться в правильности разработанного плана охоты.

-  Нет, ну ты посмотри на эту дурылу длинноухую, - возмутился Саша, - какого черта гоняться за жаворонком, если есть перепела?!

Сан Саныч ехидно ухмыльнулся.

- Где есть? Ты их видишь? Я вам говорил, куда надо идти, так нет - по просу ходить плохо. Здесь ходить хорошо, а что толку. Да и со­баку вашу, куда ни приведи...

Он немного призадумался, подбирая нужное слово. Семен Але­ксандрович быстро встал на защиту своего питомца, припомнив, как в прошлом году он догнал подраненную куропатку.

- Ну не хватало, чтобы охотничья собака еще и не могла поймать упавшую в чистом месте куропатку с перебитыми крыльями, - никак не успокаивался Сан Саныч.

Мне захотелось поддержать репутацию Кардана, несправедли­во во всем винить собаку.

- Его никто не учил необходимым командам, не тренировал.

Но у Сан Саныча был прилив красноречия, какой бывает у лю­дей, оказавшихся правыми в споре, несмотря на то, что никто не поддерживал их мнения.

- Ага, конечно, не тренировали. А что, можно натренировать со­баку на перепела в том месте, где перепела нет? Вы своему Кардану хоть на картинке его покажите, почитайте ему охотничьи журналы пе­ред сном. Неудобно ему бегать. Вы его на охоту или погулять вывели?

Крыть было нечем, мы замолчали.

Между тем, вывалив язык набок, пришкандыбал из дальнего похода Кардан. Весь свой пыл необузданного охотника он растерял в зарослях щерицы. Верный четвероногий помощник пристроился в полуметре сзади Семена Александровича. Глаза его больше не бле­стели живым азартным огнем. Он воплощал собой одно желание - скорее вернуться к машине. Все наше «степное сафари» уныло бре­ло к концу поля. Пропала последняя надежда встретить дичь круп­нее жаворонка.

И вот, когда до края поля осталось каких-то сто метров, совер­шенно неожиданно, как награда мученику, как десять долларов на дороге, перед Семеном Александровичем вдруг появился перепел. Он выпорхнул с коротким мелодичным посвистом и завилял над по­лем, разбрасывая помет не то от страха, не то от пренебрежительно­го отношения к нам как к охотникам. Семен Александрович мгно­венно вскинул двустволку и выстрелил. Даже Клин Иствуд в амери­канских вестернах делает это медленней. Все мы, повинуясь инстин­кту, также прицелились (хотя, несомненно, на доли секунды позже), Кардан замер в грациозной стойке и стал похож на карликового пойнтера. Перепел сделал в полете сальто через голову, словно не­видимая нога дала ему пинка под зад, и обессиленно, даже с неко­торой театральностью, упал на высохшие комки земли, оставив по­сле себя в небе пару медленно планирующих серых перышек.

Надо сказать, что наша охотничья собака имела свой собственный взгляд и на то, как выполняется апортирование дичи. В отношении первой половины команды у нас было полное взаимопонимание. И мы, и Кардан знали, что к дичи нужно добежать как можно быстрее. Далее начинались «разночтения» - охотник хотел приторочить добычу в ягдташ, Кардан хотел съесть ту же добычу. Выигрывал быстрейший.

Одиноко лежащий перепел был очень соблазнителен для собаки. Нужно ли говорить, насколько желанен он был для Семена Алексан­дровича. Они стартовали практически одновременно. Первую треть дистанции Кардан имел некоторое преимущество, буквально в половину корпуса. Но его соперник применил психологическое давление. С криком «Кардан, с..., стой, убью!» Семен Александрович обошел испуганно шарахнувшего­ся пса. Но когда до желанной цели остались счи­танные метры, лидер снова сменился. Кардан в чистом энергичном рывке выиграл у Семена Алек­сандровича финиш. Такие страсть к победе и са­моотверженность в борьбе увидишь не в каждом спринтерском забеге.

Нисколько не сомневаясь в своей правоте, Кардан схватил птицу в зубы и хотел было ее же­вать, как тут финишировал Семен Александрович. Он со всего размаху с криком «фу-у-у-уу!» отве­сил пинка победителю, так что тот выронил из па­сти отвоеванный трофей. Обслюнявленный пере­пел вдруг встал на ноги, встрепенулся и взлетел, как ни в чем не бывало. Перелетев через дорогу, он сел в просо, сделав разворот на ветер по всем правилам аэродинамики.

Наша охотничья компания, раззявив рты, на­блюдала за этим чудом. Тишину нарушил Саша.

- Ничего, батя, не расстраивайся, он все равно был больной.

- Почему больной?

- Ты подумай, разве нормальный перепел бу­дет сидеть на этой фигне, если рядом есть просо.

У Семена Александровича лицо начало мед­ленно вытягиваться.

- А чего тогда мы тут ноги бьем?

Только в этот момент стала очевидной вся не­лепость нашего плана. С трудом сдерживая смех, я сказал.

-  Ну, так на чистом месте Кардану удобнее бегать.

- Да лучше бы он, скотина, в просе заблудил­ся. Я, пока его догнал, чуть не развалился. До сих пор во рту горечь и коленки дрожат.

Так легко и искренне смеяться мне доводи­лось лишь на охоте. Снова и снова вспоминая де­тали злополучного забега, мы хохотали до колик в боках, до слез на глазах.

В тот вечер охота была продолжена на широ­ком просяном прокосе. К первым сумеркам у каж­дого на боку висели по пять (дневная норма) жирных перепелов, а Сан Саныч еще и снял кра­сивым дуплетом двух неожиданно налетевших вяхирей. Уставшие и счастливые, мы распили под старым орехом традиционную чекушку, закусы­вая огромными, похожими на солнце помидора­ми, салом, еще теплым домашним хлебом и мо­лодым чесноком. Тост был один - за охоту.

Дома ждали новости. Звонили с работы, сло­мался утюг и ребенку нужен новый портфель. Я слушал жену, находясь как бы в переходном со­стоянии. Хмель потихоньку выветривался. Мое сознание еще цеплялось за положительные эмо­ции. Там, в самой глубине моего внутреннего ми­ра, взлетали перепела, под разноголосые птичьи гимны спускались сумерки.

Но делать было нечего, надо возвращаться в реальный мир. Я закрыл двери кладовки, сделал пометку на календаре. До следующей охоты оста­валось три дня.                                              

Охота и рыбалка 21 век №1 2007 г.
Художник Александр Дегтёв