Глеб Горышин

...Однако на чем мы остановились? Время идти на подслух. Новгородские мужики говорят — «на слуш­ки». Однажды привел меня на слушки мужик по име­ни Павел Сергеич. Нашли валежину, сели. Лес шумел под ветром, как дышит толпа: вздох зарождался где-то в недрах, нарастал и опадал — и тотчас, с малого скрипа осинки, опять набирал голос. Земля вся была украшена белыми подснежниками — пролеской. Павел Сергеич рассказывал мне уже второй раз в этот вечер одно и то же:

— Я сижу на слушках. Поесть захотел. Достал хле­ба и мяса. Мясо нарезал, только стал есть, гляжу — медведь. Вот так метрах в двадцати и пришел и стал. А у меня ружье вот так вот лежало... В патронах «нулевка». Я руку-то протянул к ружью... Если бы пуля была, я бы успел. Что ты? Всего в двадцати метрах он стоял. Я б его положил. А так что же... Дробь... До этого я двух медведей уложил. У меня ружье было,— продолжал сказывать Павел Сергеич,— на сто метров беа промаха било — крупповское. Я его в сорок пятом в Чехословакии прихватил. Вот ружье! Стволы у него светлые — дамасская сталь, а патронники черные, уд­линенные. Я на глухаря так-то ходил, но не любитель. У меня две легавые были. По глухарю это самое ми­лое дело — с легавой...

В этом месте рассказа я поглядел на Павла Сергеича и подумал, что, если бы он такое сказал при Учите­ле, Учитель бы снял с него стружку и фаску: Учитель такой профанации никому не прощал, чтобы с лега­вой — на глухаря. Но я промолчал. Хотя вообще охот­ничья словоохотливость в иные моменты очень свойст­венна мне, не знаю, как с нею сладить. На подслухе — на слушках — разводить тары-бары мне не хотелось.

Павел Сергеич сделал перемолчку, подождал моей ответной реакции, не дождался, сделал вид, что при­слушивается к лесу, и продолжал:

— Тетеревов полно было. Нынче все куда-то поде­вались, а бывало, выйдешь за деревню — тут и вывод­ки. По четырнадцать тетеревов за день добывал. Теперь всё запрещают. Это нельзя, то нельзя. А бывало, стре­ляй — не хочу! — и дичи полно было. Где что подня­лось — я редко мазал — считай, что в сумке... На тя­гу пойдешь — трех-четырех вальдшнепов подстре­лишь. Ружье исключительно било... Пружина слома­лась, обещались мне починить, да так все не получа­лось путнего... Потом одному дал, он увез в Ленин­град — и ни слуху ни духу. Должно, починил да в комиссионку снес... Ружей у меня много было. С од­ним похожу — чего не понравится, меняю. «Зауэр» — три кольца у меня был...

Лес шумел. Ветер — плохой помощник на глухари­ной охоте. И Павел Сергеич рассказывал мне свою жизнь... Он прошел всю войну и, будучи новгородцем, неся в своем генетическом коде опыт лесного вояки, ушкуйника, следопыта, стрелка, определен был в ди­версионную группу: его учили наносить удары в са­мые чувствительные к ударам места, оглоушивать, скручивать, вязать и душить. Он оказался весьма спо­собным к этой науке. Рассказывая, похвалялся своим молодечеством. С удовольствием вспоминал такой слу­чай.

Однажды у него принимал экзамен — определял пригодность Павла Сергеевича к ведению ближнего боя с превосходящими силами в тылу врага — подпол­ковник. Павел Сергеевич всякий раз (уже в третий) подчеркивал: подполковник! Все преподанные ему уроки самозащиты, снятия часового, взятия языка он, Павел Сергеевич, преподал в полном объеме экзамено­вавшему его подполковнику.

— ...Подполковник хотел меня так взять, а я его так и так. Я был здоровый, он брык — и лежит. По­том встал... «Ну, ты,— говорит,— даешь... Молодец,— говорит,— приемы знаешь...» Должны были меня за линию фронта отравлять. Не знаю, почему-то не от­правили. После я в кавалерии был, а кончил войну старшиной хозроты...

Глухари не прилетали. Ветер не унимался. И чего-то мне не хватало в этом лесу, какого-то признака ве-ковечности леса недоставало. Лес был смешанный, ско­ро ему предстояло одеться листвою. На дворе было Первое мая. В лес мы отправились, вставши из-за сто­ла. И кто ж его знает, каким прибором руководство­вался мой вожатый, почему привел в этот осинник? И если хаживал он на тока, то когда это было? И во­обще, глухари-то есть ли, как они выжили в эпоху НТР? Быть может, и остались они только в красной книге нашей памяти...