Глеб Горышин

На открытие я приплываю с попутной лодкой из Гумборицы в Кундорожь; на бону притопывают сапогами справные городские охотники, в куртках на меху, в брезентовых брюках, с большими ножами на поясах, с топорами в чехлах, с надувными челнами, с ружьями «Спутник», с флягами, котелками, с веслами из дюраля, со взрослыми сыновьями, — зычноголосые мужи. Они заселили весь дебаркадер, зажгли керосиновые лампы, сидят за столами. Топится печь на базе, калится на летней кухне плита. И моторы, моторы — стрекочут, рокочут, ревут и строчат: «Москва», и «Стрела», и «Вихрь», шестерки, тройки. Пахнет бензином, тревогой. Немалые силы дислоцируются на Кундорожи и в губе. Завтра тут быть атаке. Подходят все новые под разделения, мотомехчасти. Кто-то уже пирует — до первого выстрела. Кто-то режется в карты. Кто-то запы живает патроны. Кто-то тихо, степенно гоняет чаёк.

Егерь Сарычев третьи сутки не спит. На Вяльниге, Шондиге, Кыжне, на озере, на канале каждый мужчина — охотник. Валом валят городские. Все поднялись в ружье. И шпокнул уже где-то выстрел...

В полном составе явилась на Кундорожь народная дружина Калининского района. Дружинники добровольно решили нести охрану — с ружьями, с котелками. Дружинники не имеют путевок на право охоты, и Сарычев их выдворяет обратно к себе в район. Но среди них есть управляющий трестом городского хозяйст­ва, начальник собеса, кандидат геолого-минералогических наук и, главный диспетчер трампарка. Дружинники требуют лодок, им надо исполнить гражданский долг в камышах, защитить природу от браконьера. Они кидают свои мандаты на егерский стол.

Сарычев чисто выбрит. Он в свежевыстиранном белом свитере и синем берете. Сидит за столом, отбрасывает мандаты, читает путевки и пишет свои резолюции.

Подворье базы гудит, полнится вскриками, песня­ми, беготней, предчувствием: что-то должно случиться, ужо грянет бой. Промелькивает меховой колпак Ванюшки Птахина. О чем-то бает приезжим охотни­ кам Кононов. Дело к ночи. Скоро сраженье. Стукают в бок бортами новые лодки и катера.

Обижаются местные люди: губа, на которой они родились, днюют и ночуют, рыбачат и жнут тресту, заказана для них до конца охоты. Путевок им Сарычев не дает. Губа приписана городскому обществу.

— Почему мы не можем стрелять нашу утку? — шумят над егерской головой. — Почему такая неспра ведливость? Откуда такой закон? Там наверху, наверно, завелся вредитель...

Ставят на егерский стол бутылку:

— Евгений Васильевич! Выпьем! Да брось ты свою канцелярию. Уток хватит на всех.

Егерь берет бутылку и говорит:

— Ну что же, выпьем так выпьем. Это можно. Только завтра, когда вернемся с охоты.

Он уносит бутылку и запирает ее в шкафу. Хозяин бутылки мнется, оторопев. Он не знает, шуметь ему или смириться. Его оттесняют от егерского стола. Требуют лодок, пропёшек, дров, керосину, подушек и оде ял. Всюду бормочут» бренчат, напевают транзисторы. Крутится меж ногами, скулит позабытый, голодный Комар. Все торопятся, всюду нахраписто, тесно. Нуж­но толкаться локтями, суметь оттереть...

Утки спят в камышах. Завтра их расстреляют с подъезда в упор. У всех сухими останутся ноги.

Что-то нечистое чудится в этой теплой, наполнен ной звуками и движениями ночи. Не слишком ли много ружей, патронов, мандатов, моторов, транзисторов— чтобы завтра взорвать и развеять утиное государство, едва поднявшееся на крыло?..

Возле базы слоняется Толя Сподобаев, начальник гумборицкой милиции. Он говорит, что Сарычев обещал ему дать ружье, изъятое у браконьера. Но дело было давно, браконьер приезжал, и Сарычев сжалился, — не с чем охотиться Толе...

Сподобаев в милиции новичок. Комсомол направил его, дал путевку. Он прежде был секретарем комсо­мольского комитета на Гумборицком рейде... Молодой начальник милиции треплет за уши Комара. Комар рычит и азартно хватает Толю за сапоги. Из Комара может вырасти дельная лайка.

Мы договариваемся с Толей поехать в губу на одном челноке, стрелять из моего ружья по очереди.

Сарычев выскакивает из дому, крошит в миску хлеба для Комара, заливает водой. Он говорит, чтобы мы с Толей шли ночевать к нему в комнату, ложились бы на его постель. Он ложиться не будет.

Мы спим и не спим. Всюду звуки, шаги, огоньки сигарет, кто-то колет дрова, где-то шлепают веслами по воде...

Подымаемся в третьем часу. Сквозь мокрый ольшаник выходим к губе. Выводим челн на чистую воду. Толя берет пропёшку и правит на ветер. Я становлюсь в носу с ружьем. Шуршат о борта тростники. Качают ся вровень с лицом назревшие метелки. Тепло, но как- то знобко: мы вступаем в чужую державу, которая" спит, безоружна. Сейчас мы разрушим мирное время огнем и громом. Сейчас... Вот за этим озерцом, вон в том острову... Губа ни о чем не знает, ровно дышит во сне. Она позабыла, что значит выстрел, наполнилась за год всяческой жизнью...

Первый выстрел-нежданчик негромок, далек... Губа не проснулась. Сеголетки-утята не стреляны, не боятся. Вот лопнул еще один выстрел. Двоится, троится...Вот затрещало по всей губе, занялось... С недоуменным, сердитым кряком вздымается утка. Грохочет мое ружье. Утка споткнулась... Попал! Толя гонит лодку сквозь камыш. Утка бьет по воде крылом. Хватаю. От чувства добычи становится жарко. Повсюду теперь взлетают утки, проносятся, снова садятся. Вот нанесло маломерка-чирка. Махаю стволом — и нет чирка на небе. И не найти его на воде. «Давай!» Остро пахнет сгоревшим порохом. Гильзы плавают меж тростников. Пальба идет плотно и часто. Нас осыпает дробью соседей... Я забываю про Толю, не вижу его. Не ведаю времени, меры. Вот потянулся вдогонку взлетевшей утке, нажал курок. И лодка вильнула из-под меня. Плыву в маслянистой холодной воде. Вода остужает. Страш­но коснуться ногами дна: там трясина. Влезаю обратно в лодку. Смеюсь, хохочу, содрогаюсь' от смеха. Хохочет начальник милиции Сподобаев. Мы хохочем на всю губу. Подымаются над тростниками шапки стрелков. Охота — серьезное дело, чего хохотать? Проносятся ошалелые утки. Встает светило, грохочут ружья. Лодка наша черпнула воды, в ней плавают комья перьев. Я сыт, мне не надо утиного мяса.

— Все, хватит, Толя, давай домой.

— Что? Больше не хочешь?

— Посохнуть мне надо.

Вот, елки зеленые, — мечтательно говорит Сподобаев, — попадется мне браконьер, ружье у него отберу, уж фиг отдам, настреляюсь досыта.