Глеб Горышин

— Папа, не пей, — сказала девочка Валя. А как же было не пить, когда автобус уехал, в нем не хватило места для Васи Тюфтяева с дочкой и для Геннадия-рыбака. И я не поспел. И тетки, бабы, две девушки, парень из Гумборицы, военный курсант, и девочка с кошкой в корзинке — ватага людей не попала в автобус, стеснились вокруг курсанта, он делал запись фамилий на новый рейс.

В понедельник людям приспело ехать в город. На работу и на учебу. Они нагостились за субботу и воск­ресенье у матерей, у сестер и братьев на вольных при родных харчах, на грибах — и теперь увозили в город соленые грузди, рыбу, картошку и помидоры.

Вася Тюфтяев с дочкой, девочкой Валей, прибыли к автобусу за пять минут до отправки. Они приплыли вместе со мной и с Геннадием-рыбаком на рейсовом пароходе из Гумборицы. А до Гумборицы из Пялья их довез свояк на моторной лодке.

В доме у Васи Тюфтяева в Пялье — сестра и старая-старая мать. Глаза у старухи слезились, она глядела на Васю и причитала:

— Шурк, хоть бы ты побывал у Васьки. Сей год не был ни разу, и в том году его, лешово, не видала. Сов сем позабросил родную мать, чужастранник. И письма не напишет, и переводу не шлет...

— Я не Шура, мама, я Вася и есть, — говорил Тюфтяев болезной своей матери, но она только плакала, только остались ей слезы — ненастный дождь без повертки на вёдра...

Вася Тюфтяев работает в городе слесарем на заводе. Он женился на городской, жена его выше ростом. И дочка Валя — городская школьница. Квартиру Тюф тяевым дал завод.

Но Вася не расстается с родной деревней. Он в октябре загружает в ванную картошку с деревенского огорода, а сам ходит мыться и париться в баню. Он ездит каждое воскресенье в Пялье, косит тресту на губе, ладит моторную лодку, ест творог, пьет сливоч­ ное молоко.

И Васина дочка Валя, хотя она проучилась три класса в городе, за лето вся обливается солнышком, молоком. Глаза у нее делаются голубые, как июльское северное небо, а волосы — как кудель. Характер у дочки в деревне становится заботливым и серьезным, как у тетки Маруси, которой нужно работать на сплаве, ходить за коровой, кормить семью да еще уводить от бутылки супруга Колю, колхозного рыбака.

Василий Тюфтяев стал городским человеком. Но корешок его остается в деревне, в земле. Землица в Пялье ржавеет болотом. Василий Тюфтяев вырос на этой почве в невеликого ростом, невидного мужичонку. Но некая сила заложена в его существе, способность к любой работе, ухватка, простецкая хитрость. Хотя он не вырос, не вышел статью, но корень прочен, он уходит в глубину веков. Когда-то пращуры Васи, тюф тяи, смерды, прорыли в торфяниках каналы вокруг большой озерной воды. Они положили в болото ольша ные гати, сносили в кулях землицу и косточки свои положили, чтобы крепче стояли канальные берега. По каналам они водили бечевой барки, древним путем «из варяг в греки». Они были голубоглазы, белоголовы и малорослы на тощей своей земле. Они были двужильны. Они прорубились в лесу, загатили болота и построили себе жизнь на зыбучем просторе...

Василий Тюфтяев, когда отошел без него автобус «Икарус-люкс», сложился с Геннадием на «четвертин­ку». Геннадию скучно в Пялье — тоска. Он едет, в город. Вася обещался его устроить к себе на завод. Они купили хлебца и помидоров, спросили у женщин ста­кан, спустились к самой воде, к большой реке Вяльниге, и сели там на бревно. Валя к ним прибежала и попросила, серьезно глядя отцу в глаза и выпятив пухлые, потресканные на солнцепеке губы:

•  Папа, ты не пей, ты пьяный нехороший бываешь.

•  Иди, иди погуляй, — говорит Вася и взглядывает на дочку суровым глазом.

Близко, близко к хлебу, помидорам и «четвертинке» подбегает вода, пущенная моторкой. Невдалеке над Вяльнигой нарисован легкой и точной рукой железный, бетонный мосток. По нему пробегают машины. Прогуливаются на берегу молодые солдаты со здешними белокурыми девушками. Уже немножко горланит на травяном взгорочке оставшийся от автобуса люд. Вяльнига распластана широко и низко. Покой, тепло воцарились над этим краем большой воды.

Вася Тюфтяев выпил, и сразу же ему захотелось выпить еще. Но «четвертинка» уже пустая, он ее кинул в Вяльнигу.

— Зачем ты кинул? — сказала Валя. — Можно бы сдать, а то нам на автобус вдруг не хватит.

Я давно уже взглядываю на Васину с Генкой пирушку. Иду в магазин. Приближаюсь к пирушке и вынимаю из кармана мою «маленькую». Вася тотчас мне протягивает помидор, а вслед за тем подает руку:

— Меня Васей зовут. А вас как?
Я говорю мое имя и отчество.

•  Это как-то не по-нашему, — воскликнул Вася. — Вы пейте. Мы, если надо, возьмем еще. Я вас лучше буду Львом Иванычем звать. Мы в Пялье все — тем ный народ. Чухари. Рыбаки. У нас лучшая рыба — это колбаса. А лучшая колбаса — это чулок с деньгами. Лев Иваныч!..

•  Папа, папа, — тянет Валя Васин рукав, — смотри, какая моторная пошла. Ну, папа, да посмотри
же...

Но Вася отнял рукав у дочки.

— Это дочка моя, Валюшка, — сообщает он мне. — Я ее в школу везу, в четвертый класс пойдет. Она у
меня молодец. Лев Иваныч! Ты меня Васей зови. А я не могу. Я вижу, ты человек не маленький. Лев Ива
ныч! У меня сын с первой получки часы подарил. Валюшка! А ну покажи Льву Иванычу, где часы?

•  Да папа же, они у тебя. Ты их сам в карман спрятал.

•  А ну ищи хорошенько, — стращает Вася. — Я их тебе давал.

•  Да вон же они, вон ремешок из кармана тор чит.

— Лев Иваныч! Мы сейчас еще на маленькую соберем. Валюшка! А ну-ка, дай кошелек.

— Папа, нам тогда на автобус не хватит.

— Хватит! Я тебя и так провезу. Без билета. Возь­му к себе на колени, и все.

— На колени возьмешь?—сказала Валюшка и призадумалась. — Ну ладно. Я у тебя на коленях тогда поеду.

— Мы тебе детский билет возьмем, — сказал Вася.

•  Сколько тебе лет, Валюшка? — спрашиваю у девочки.

•  Мне шесть лет, — сказала она с серьезным старательным лукавством.

•  Да, да, — говорю я ей, — ты еще совсем малень кая девочка. Тебе нужно совсем немножко места в ав тобусе.

Между тем подносят еще одну «четвертинку»... Солдаты прогуливают по берегу девушек, но далеко с ними девушки не уходят. Множество лодок уткнулось носами в низкий, весь перемазанный дегтем, смолой и мазутом берег.

— Лев Иваныч! — воскликнул Вася Тюфтяев.— Ты в Пялье ко мне приезжай на отпуск. У меня ты
всегда отдохнешь. Поохотишься, порыбачишь... На ста­ром канале мой дом, спросишь Тюфтяева дом, тебе всякий покажет. Там сестра моя живет с мужем и мамаша, а так-то дом мой. Ты на них абсолютно внимания не обращай. Живи!

Вася выпивает и снова достает кошелек, прикидывает его на ладони и отдает дочке. Сам прилег на траву и поскреб себя по карману.

•  Часы у тебя, Валюшка?

•  Да папа же, вон же они у тебя. Ты сам же их забрал.

Валюшка раскрыла тюфтяевский кошелек и достала оттуда замусоленный рублик и еще один рублик и пошарила пальчиком в кошельке, но больше там ничего нет.

— Папа, — сказала она с печальным изумлени ем, — а мне на билет уже нету денег. — И внезапная слеза проблеснула у нее в глазах. Но Валюшка скрепилась, подсела к отцу и собрала воедино отцовские ноги, которые он раскидал как попало по хламной земле. Она сказала ему: — Пап! Ты закрой глаза, ты поспи, а то ты будешь пьяный, а пьяным в автобусе ездить нельзя.

Я поднимаюсь и ухожу от автобусной станции. Гляжу с высокого моста на реку. Река проносит моторные лодки, гонки еловых бревен и беленький пароход. Ей нетрудно нести. Река возникает из низкого горизонта и вливается в другой горизонт. Только церковь торчит над многоводьем в деревне Кондрашкино. Река свежи тельно омывает землю и небо, и встречные ребятишки всплескивают мне в лицо такого же цвета очами, как Вяльнига. Видно, что всем ребятишкам тоже хочется оттолкнуться от берега и пуститься на лодке в великие вольные воды.

Я еще погулял по мосту, мне чуть видна белокурая девочка Валя, она сидит подле отца, сторожит. Тут подъехал автобус «Икарус-люкс», все кинулись к двери ватагой...

И я бы снова мог не попасть. Но Василий Тюфтяев, занявший с дочкой Валюшкой два самых первых ме­ста, для пассажиров с детьми, кричит мне:

— Лев Иваныч! Пустите его! Он был записан в очереди.

Над головой у курсанта мотался клочок бумаги, но никто не хотел ни читать, ни верить.

Все лезли и прорывались, я тоже залез и сел на по­следнее место, рядом с девочкой и девочкиной кошкой в корзинке. Кошка высунула наружу морду, прижала уши и ошалело натопорщила усы. Девочка гладит кош­ку по голове, склоняется к ней и что-то наговаривает. Кошке непонятен и страшен автобус «Икарус-люкс». Кошка вякает сдавленным голосом.

Шофер получал деньги за билеты. Он строгий, недобрый, усталый мужчина, проехавший триста километров до Вяльниги со скоростью сто километров в час. Теперь ему предстоит опять наращивать скорость, стремить свой автобус «Икарус-люкс» в обгон «москвичей», бензовозов и мотоциклистов. Шофер всем выдал билеты, все сосчитал и тогда повернулся к Васе Тюфтяеву.

— Берите на девочку взрослый билет,— сказал он Васе.

Секретным, приглушенным голосом Вася ему отве чает:

— Да вот не хватило. Мы как-нибудь договоримся. Дочке в школу завтра идти. Я после отдам. Мне до го
роду нужно...

Весь автобус затих от стыда и от нежелания быть причастным к чужому стыду. Только изредка вякает кошка. Девочка гладит, гладит кошку и шепчет что-то над ней, но кошка не унимается.

•  Выйдите из автобуса,— сказал шофер.— Я вооб ще вас не должен везти. Вы пьяны. Одумайтесь на све жем воздухе, запаситесь деньгами на билет, тогда залезайте в автобус...

•  Ну слушай,— взмолился Вася Тюфтяев,— мне только до Рыбацкой улицы доехать, там у меня тесть
живет, ты подождешь минутку, я сбегаю и заплачу...

•  Я никуда не поеду,— сказал шофер.— Меня на первом же километре может остановить контролер...—
Он повернулся к автобусу кожаной своей коричневой спиной и затылком, погруженным в форменную фу­р ажку.

Все пассажиры оцепенели, не желая касаться чужого стыда. Девочка Валя повернулась к окошку и тоже оцепенела. Вякнула в последний раз кошка и осеклась. И тотчас же зароптали женщины:

— Чего же будем стоять?.. Из-за одного всем отдуваться... Как же можно было без денег в такую дорогу?.. Не ближний путь.

Цепляя завернутыми голенищами резиновых сапог за кресла, усатый, уверенно-властный мужчина шагнул на выручку к Васе и к дочке его Валюшке:

— Вот, Вася, возьми. Сколько надо? В Пялье сочтемся.

Шофер выдал Васе билет. «Икарус-люкс» зарычал я ходко двинулся по асфальту. Кошка выпростала свою бедовую головушку из корзины, завякала в ужасе.

Автобус понесся по ровной, прямой дороге. Он, словно катер «Комета», режет подводными крыльями зелень болотной равнины. Пассажиры откинули кресла и полулегли. «Икарус» все разбегался по взлетной дорожке, настеленной выше земли, и не мог подняться, только выл двигатель где-то в хвосте.

Домов не встречалось по сторонам дороги, не попадались поля с васильками и рощи, а только болота, багульник, ивняк да жиденькая береза. И только выска кивали на дорогу синие стрелы и белым написанные слова: Жихарево, Синявино, Мга, Назия. Слова отда­ вались в памяти, как имена потерянных близких людей: Синявино! Мга!

В хвост автобуса прошел усатый мужчина, спросил у меня кружку, сказал, что здесь надо выпить ему, на ходу, подо Мгой. Что он воевал подо Мгой и выжил...

Сейчас же приблизился Вася Тюфтяев. Он выпил вместе со мной и с солдатом, воевавшим на том болоте, где проносился теперь автобус «Икарус-люкс».

— Лев Иваныч! — воскликнул Вася Тюфтяев.— Извините, конечно. Нам с Валюшкой добираться до
дому на метро не с руки. Мы грузди соленые везем. И картошку... Нам на такси бы с дочкой... А денег нет.
Лев Иваныч! Ты ко мне отдыхать приезжай. У меня в Пялье дом.

Я разговаривал в это время со мгинским солдатом. И Вася забыл про свои слова. Ему протянули кружку, он выпил и замахал руками:

— ...Ты любого в Пялье спроси, Тюфтяева дом тебе каждый покажет. И в Гумборице... И в Вяльниге... Я по
механизмам работаю. Я эти механизмы все скрозь про шел... В «почтовом ящике» я на сборке... Лев Иваныч!
Мы вместе поедем в Пялье. Я на «Запорожец» три года стою. На той неделе мне получать. Моя очередь.