Глеб Горышин

Однажды один из добрых моих вожатых, ушлый охотничек, привел меня на давно им облюбованный и возделываемый точок — на пригородной электричке после работы, бегом через лес, чтоб успеть. Все было освоено и вымеряно охотничком. К двум часам ночи мы прибежали в нужное место, присели перекурить, за­гасили папиросы, внутренне притихли — и дальше по­шли, ставя ногу на хвою, на мох, на валежник, как на плавящийся асфальт, затем вынимая ее из лавы — сначала выдергивая пятку, а после стопу и пальцы. Мы шли беззвучно, как партизаны, нацеливая ушные раковины, напрягая слух до звона в ушах. И правда, где-то звенело, еще хрипело и клокотало. Что-то стран­ное деялось в том лесу. Не то шкворчали лягушки в луже, не то чуфыркали и шипели тетерева, не то стре­котали моторные пилы. Мы расслабили наши органы слуха, пригляделись — и рассмеялись. Прямо перед нами, у края леса, вокруг погасшего кострища храпе­ло четверо мужиков. В ту ночь светила луна, пустые бутылки мерцали и поблескивали в лунном свете. Всех четверых можно было брать чуть тепленькими, живь­ем, безо всяких приемов самбо, если бы, скажем, яви­лась такая надобность.

Что было нам делать? Мы углубились в лесную ча­щу, где надлежало быть току. Ток облетали глухарки, обиженно квохтали, требуя от краснобровых своих кавалеров того, что было положено им получить — кополухам,— на исходе тихой, лунной весенней ночи. Кополухи были вполне безрассудны в вопросах любви. Глухари же предпочитали поостеречься, не выдавали себя, помалкивали, слушали доносящееся с опушки мужское храпение — звук новый для них, неизвест­ный, опасный.