Фактор новичка

Чёрный был не местный. Ещё в молодости со стадом он пришёл на Сумщину из глухих болот Белоруссии, да так и остался здесь. Трудно сказать, что заставило стадо Чёрного пуститься в такое длительное путешествие. Скорее всего в поисках пищи оказались кабаны в этой местности.

В здешнем стаде он долгое время держался в сторонке, робел, привыкал. Секачи, что постарше и покрупнее, не раз задавали ему трёпку, когда он, забыв об осторожности, приближался к ним во время кормёжки. Но Чёрный рос и набирался сил. Кормов хватало: кругом были кукурузные и картофельные поля, в лесах – жёлуди. В жару кабаны укрывались в болотах, устраивая грязевые ванны. Морозные и снежные зимы случались не часто. Иногда забредали волки, но больше тревожили не они - охотники. Их трудно было перехитрить. В первую же свою зимовку в новых краях Чёрный познакомился с ними. С их злобными, неотвязными собаками. Заслышав лай, он бросился было следом за сородичами и угодил под картечный выстрел. Жгучая боль обожгла лопатку. Картечь была на излёте и, пробив шкуру, застряла в нагуленном к зиме жире. Рана долго болела. Чёрный с трудом дотянул до тёплых дней.

С тех пор, почуяв человека, он не бросался следом за стадом, увлекаемым свиньёй. Он замирал. Долго слушал звуки, втягивал запахи, отсеивая всё привычное и потому безопасное, и лишь поняв, откуда исходит главная угроза, не ломился сквозь чащу, а осторожно уходил стороной крадущимся шагом.

Так прошло ещё три зимы. Чёрный взматерел, превратившись в могучего вепря. Своё право быть первым он отстоял в жестоких схватках с другими самцами. Страшные изогнутые и отточенные, словно бритва, клыки украшали его рыло. Даже в трескучие морозы, когда всё сковано стужей, в поисках корма, как пуховую перину, вспарывал он покров земли. Кабан был свиреп, мстя собратьям за прошлые обиды и притеснения. Охотники тоже побаивались встречи с ним: много их собак попорол секач. И кличку Чёрный охотники дали ему не случайно. От всех местных кабанов его отличали особая, чернозёмного цвета щетина и огромные размеры. След этого вепря мало уступал следу молодого лося. От правого верхнего клыка Чёрного осталась всего лишь половина. Но не в драках с соперниками потерял он его, не обломал о выворотень – охотничья пуля сбила, не причинив секачу особого вреда, лишь добавив ярости и злобы.

Стылый в тот год выдался ноябрь. Бесснежье. Изредка белые мухи подразнят, подразнят охотников, да и сгинут. Гулкий чернотроп – далеко слыхать шаги, чуток зверь, трудно брать кабана в такую погоду.

…Павла Александровича инструктировали долго и обстоятельно, как целить бегущего кабана, как идущего. Где места убойные, как стрелять, где стоять и как вести себя на номере. Тот кивал в знак согласия. Новичок он на такой охоте. Не то чтоб совсем не охотился, нет. Гонял зайчишек, уток постреливал, перепёлок «топтал» по жнивью. А вот на серьёзной, кабаньей охоте впервые.

Я же ему на счастье патрон дал особый, красным помеченный. Вот, мол, Пал Саныч, согласованная и связанная, усиленный заряд.

- Да будет вам, - отмахнулся, - завалю я кабана, вот увидите, не струшу. – Но патрон взял.

Так-то оно так, возможно, не струсит, а всё же опаска есть. А ну как Чёрный? Поставим-ка его на взлобке. Там и лес не густ, и видно лучше. Кабаны редко той тропой ходят, чаще низиной, болотом прут.

Тихо становятся на номера стрелки. Не треснет сучок. Боже упаси подшуметь зверя. Вдруг близко залёг? Потом попробуй перехвати ходового да пуганого? Бывает, ноги истопчешь и всё впустую – короток осенний день.

И на номере стоять, всё одно что на посту – и тяжело, и ответственно. Шелохнуться нельзя, хоть ветер лицо обжигает, слезу точит, мороз пальцы мертвит. Лишь глазами всё примечаешь да звуки ловишь. Не мелькнёт ли тень зверя, не зашуршат ли листья под его копытами? Волнуется охотник, особенно новичок, в напряжении весь. И зверя пропустить нельзя, и промахнуться тоже, коли стрелять решил. Перед товарищами стыдно за пропавший труд. А будет ли ещё фарт, кто знает? Хуже того – ранить, и уйдёт зверь не добранный. Вот и тревожно на душе.

Опытному легче. Стоит свободно, расслабился, готов к выстрелу и даже природу понаблюдать успевает: вот крупные гроздья рябины. Красная, иного её – к морозам примета.

Мне Пал Саныча в редколесье, и как бы на фоне неба, с низины было хорошо видно. Перед деревом, как и учили, стоит. Однако, что это он, никак закурить собирается? «Что ты делаешь!?» - кричу мысленно. Вроде как дошло, успокоился и снова недвижим стал.

В загоне тем временем выстрел раздался. Неужто кабаны в пяту повернули? Нет вроде, затрещало впереди и справа. В болото направились, не взять там, уйдут!

Вдруг невольно боковым зрением я уловил движение. Невероято! По гребню огромными прыжками мчался кабан. В свете красного предзимнего солнца он казался гигантским, похожим на быка. Вздыбленный загривок значительно увеличивал его размеры. «Чёрный!» - ёкнуло в груди. Вот кого заворачивал на номера выстрел в загоне. По тропке он мчался прямо на Пал Саныча. Я искал его метущимся взглядом и не видел. Скрылся за деревом? Ну, здрав будь, Чёрный, жить тебе долго!

А секач уже мимо Палсанычева намера сыпет. Вдруг, словно палку из-за дерева кто выставил и снова убрал, а следом громыхнуло на взлобке. Выстрел разнесло эхо.

Эко диво! Будто на стену наткнулся Чёрный. Вспахал рылом стылую землю, замер на мгновение и, медленно переваливаясь через спину, покатился по склону, треща валежником и пуржа пожухлой листвой.

- Ай да Пал Саныч, ай да новичок!

Вскоре загонщики подошли, стрелки с номеров снялись. Все сгрудились у кабана. Каждому до Чёрного дотронуться хочется, щетину на кивочки подёргать, сфотографироваться на память. И мёртвый, он внушал уважение статью и мощью, вызывал необъяснимый внутренний трепет.

Приблизился Пал Саныч, ещё бледный и не до конца осознавший свою удачу. Однако быстро освоился и с удовольствием позировал перед перед фотографом возле невероятного трофея: в шапке сосновая веточка, окрашенная кровью зверя, улыбка на лице.

- Это ж надо,- дивился, будто не веря реальности, егерь. – Сколько по нему били, и чем только, а тут один выстрел, но какой!..

Грузили мы вепря вшестером, два с половиной центнера потянул. А один его клык Пал Саныч мне подарил в благодарность за счастливый патрон. И храню я его как дорогую реликвию.