Вот это… «охота»! (История вторая)

 

В конце сентября ко мне нежданно – негаданно явился Санька Козачек. Поздравив с днем рождения (и от кого только узнал), он пригласил меня поехать на Сулу. Я согласился с условием, что браконьерничать он не станет. На том и порешили. В канун выезда к нам присоединился давний Санькин дружок Виктор, как оказалось, проще меня смотревший на его выкрутасы.

Стояла долгая и сухая осень. Собственно, она только обозначилась. Инерция лета чувствовалась во всем. Лист еще не тронула охра и желтизна. Кругом зеленела отава, на поздних медоносах вовсю трудились шмели и пчелы. Росы были теплы и обильны.

С берега уже приглянувшегося нам места стоянки, как и прежде, я осматривал плавни. Над ними царил покой. Большие стаи лысух кучковались на плёсах. Но что-то новое, еле уловимое, просматривалось в этом пейзаже. Урез береговой полосы стал шире, на отмелях хорошо обозначились песчаные и илистые косы, по длинным теням которых, яркими мазками нарисовалось скопище белых цапель, сбивающихся в стаи. Камышовые плавни были растрёпаны и не опрятны: виделось множество проделанных охотничьими и рыбацкими лодками проходов, сломанных ветром и веслами стеблей. Словно стерегущие жертву крокодилы, во множестве высунулись из воды топляки и коряги. Медленно и незаметно вода покидала плавни, собираясь укрыться на грядущую зиму в Кременчугском водохранилище. Близилось Воздвиженье. Кочующая птица готовилась в путь. В памятные еще времена питьевую воду можно было черпать прямо из водоема: реки, озера, ручья. Теперь – нет. Или колодезьную ищи, или с собой тащи. Мы разгрузились и Санёк поехал по воду к бабе Оле. У нее была не вода – божья слеза: чистая и вкусная необычайно. Уха и чай из неё получались превосходные.

Вдвоем с Виктором мы быстро поставили палатки: одну для ночлега, другую – укрыть вещи на случай дождя. Переделали еще всяко – разной работы, а Санька все не вертался. Дружок его ворчал:

- Што это он, - может бабе Оле решил по хозяйству подсобить? - Пока его нет, пойду к деду Опанасу за плоскодонкой, а ты накрывай стол, приедет твой Санёк.

Тропинка, в точности повторяя изгибы береговой черты, нырнула в очерет, пробираясь которым мне приходилось то и дело смахивать липнувшие на лицо паутинки. –« Вот и подкатилась краса бабьего лета. Дупелиная погода!» – думал я себе, подходя к одинокой хате старого рыбака.

Дед Опанас на огороде дергал и складывал в кучу вымахавшие в метр высотой бурьяны. Палку вареной колбасы, как гостинец из города, принял с радостью и быстро засеменил в сарай за веслами. Вокруг деловито расхаживали индюки.На стене постройки, прикрытые старым плетнем, висели «жаки», какие-то обрывки старых сетей, источившаяся временем пропешка.

- Небось, давно рыбачите, Опанас Семеныч? - А скильки сэбэ пам’ятаю, сынку, - прошамкал дед. Мий батько рыбалил, дид. Уси мы з ричкою зв’язаны. Рыбалко – наше прызвыще.

- Не течет, лодка-то? - Ни. Навесни смолыл. Гарный човен. Хотелось поговорить с приветливым дедом, но меня ждали к ужину супутники и я, оттолкнув плоскодонку, поплыл вдоль берега. По пути подрезал камыша для маскировки скрадка – утром возиться некогда. Еще надо достать и подготовить чучела…А темная сентябрьская ночь уже низила портьеру.

Приближаясь к лагерю я усомнился, что выгреб правильно: за стеною очерета гремела музика, слышался девичий смех, визг…

Подумалось, что мы стоим дальше, и как пить дать, проплыл бы дальше, если бы неожиданно в сотне метров не взревел лодочный мотор и на чистое не вылетела «Романтика». Звук работающего мотора заглушали восторженные крики обрядившихся в купальники девиц. Управлял лодкой Санька Козачек, тоже в одних плавках и рыготал, возбуждаемый их смехом и видом молодых соблазнительных тел. Девки отворачивались от брызг, хватались на виражах друг за дружку, за борта, ойкали и взвизгивали, когда днище налетало на свою же, понятую лодкой волну. Тогда они прыгали, словно на сиденье дергающегося трамвая. Их намокшие бедра и ягодицы плотоядно чмокали, что Сашке доставляло похотливое удовольствие. Он поддал газу и «Романтика», вздыбившись, как пришпоренный рысак, рванулась с места и, выйдя на глиссаду, умчалась в ночь. Эти скутерские гонки были не безопасны. Налети они на пень – бедж не огребеш. И что это за девчата? В селе таких, разбитных, точно нет.

На берегу, тем временем, шла гульба. Разудалая компания бойко отплясывала вокруг костра. Время от времени кто - нибудь ногой задевал торчащую из него хворостину и искры снопом взрывались в черную майну неба. Витька походил на шамана. Измазанный песком и золой ,он вытанцовывал в кругу девчонок. Одеты они были столь же легко и прозрачно, как и Сашкины наяды. Я обалдело уставился на Витьку,а он, завидя меня, раскинул руки и обрадованно выпалил:

- О-о-о! А мы тебя ждём…Смотри, какие у нас «квитки» в гостях! – и стал представлять совсем не смутившихся при моем появлении девчонок.

– Давай за стол. Девочки, красненького?..

Улучив момент, я тихо спросил его:

- Откуда эти «квитки»

- Да, ты, понимаешь, техникум легкой промышленности на картошку бросили. Практически, одни девки. По хатам распихали. Их тут целый курс. Сашка приехал к бабе Оле, а их там – шесть. Млеют. Уже стреляные утки. Он и предложи им поехать на бережок поплясать. А им чего? Они две недели без продуха гнуться. Ни танцулек, ни киношки. Заплесневели совсем. Он для них и за вином в Семеновку смотался. Как достал, не ведаю, кругом же ни хрена нет!? Девки классные. Пошли, выпьем…

- Подожди, а как же охота?

- Ну, ты, чудила! Не видишь, что им охота и нам охота!? Главное – не зевай, поохотимся от души!..

Это походило на мистическую материализацию желаний. Всю дорогу Санёк только и говорил о девочках. Может знал? Или меня решил разыграть?Что вряд ли. Если случайность, то очень неожиданная.

Разогретые вином и танцюльками «легкопромышленные» студенточки, вмиг окликнулись на призыв Витьки, тут же ухватили меня под белые ручки и потащили за стол. Одна из них, пышногрудая, с точеной фигурой и сочными губами, принялась яростно за мною ухаживать.

Не успели мы с Витькой выпить, как водится, за девчат – подлетела «Романтика». Санькины спутницы вишли из лодки покачиваясь, или захмелевшие, или укачавшиеся. Он же, их капитан, обхватив обоих за талии и гордо выпятив волосатую грудь, вышагивал к нам и улыбался.

Был Сашка с женским полом трогательно услужлив иобходителен. Уговорить мог любую – дай чуточку времени. Его ласковый и тихий говор, улыбающаяся физиономия, привлекали женщин сильне, чем украшения. И, надо сказать, он умело этим пользовался. Две пагубне страсти неизменно сопровождали его жизнь: браконьерство и женщины. Когда он не занимался браконьерским промислом, непременно пускался в промыслы любовне. Периодически одно сменяло другое. И, оправдывая свою фамилию, многие свои поступки совершал из какой-то мальчишеской удали., просто ради самовыражения: вот, мол, каков я! Ему об этом говорили частенько. Однако, он оставался тем, кем был, и по-иному жить не собирался. Этакий «гарцующий козачек»!

Не знаю, как бы дальше розвивались события с развеселившимися и подвыпившими плутовками, если бы не грянул гром в образе их педагогши. Она явилась неожиданно, как болотный лунь, хватающий зазевавшуюся лысуху. Нет, она не походила не мегеру, не метала искры из глаз, не давила грубым голосом старой девы. К нам подъехала на спортивном велосипеде очень миловидная, лет тридцяти особа. В модних кроссовках, тонком, облегающем бюст свитере и таких же рейтузах, она выглядела даже более аппетитной, чем ее «легкопромышленные» подопечные.

Подойдя к восседавшей за столом веселой компании, спокойно представилась нам и спросила:

- А что это наши голубицы в таком виде здесь делают?

Мы не сразу нашлись, что ответить. А голубиц из-за стола, как ветром сдуло. Они мельтешили в потемках, натягивая свои платьица и трясясь от страха за возможные админпоследствия. Санёк очухался первым:

- Вы не волнуйтесь, Наталья Семеновна. Девочки искупались, попили чайку и сейчас уходять, - и нарочито подчеркнуто попрощался с ними:

- Счастливо, девчата.

Это был тонкий ход. Он как бы освобождал расшалившихся девчонок от ответственности, с одной стороны, а с другой, давал возможность «классной даме» задержаться на время у нашего костра. Она, похоже, поняла это и обращаясь к старшей в группе, пропела:

- Лена, идите спать, поздно уже. Завтра поговорим. – Санек тут же предложил училке стульчик:

- Прошу, Наталья Семеновна, посидите с нами.

- Наташа, - поправила она его примирителько и присела на предложенное место.

Витька бросился наводить порядок на столе и менять посуду. Мы познакомились. Наталья оказалась старшим преподавателем кафедры физвоспитания техникума. Сашка пялился на нее, как мартовский кот, только что не мурлыкал от страсти. После бокала вина она охотно делилась проблемами практики, сетовала на быт, скуку и…отсутствие интересных мужчин. Услышав такое, Санёк изворачивался и вскоре педагога, обретя свой веселый нрав, смеялась шуткам и сама рассказывала анекдоты.

Переглянувшись, мы с Витькой удалились. В палатке нам не спалось. Витька ворочался и вздыхал. Все его раздражало: духота, забравшиеся внутрь палатки комары, смех, доносившийся снаружи, звон чокающихся стопок и, особенно сильно, звуки брудершафтных поцелуев. Я понимал причину его беспокойства. Меня и самого, почему-то, мучила бессонница.

Сашка устроился в соседней палатке. Когда там штормило, и от качки из грунта вырывало крепежные штыри - Витька молчал. Молчал и тогда, когда до его израненного слуха долетало тяжелое дыхание стихии. Он боролся с собой, и борьба эта была страшной. Но когда на нашу палатку схрястнутой ветлой обрушился вскрик, а следом горячее дыхание оседланной и уже объезженной кобылицы, силы покинули его. Витька встал, смахнул со лба капли пота и вышел на воздух, охолонуться и покурить.

Зорьку мы не проспали, хотя и чаевничать времени не оставалось. Сашки уже не было. Когда ушел, не ведали. Не слыхать было мотора, должно на веслах втихую удалился. И по тому, что в его палатке остался велосипед, мы позволили себе думать, что и «она» подалась с ним «поохотиться», в камышах встретить рождение нового дня, как когда-то язычницы стремились в пахотной борозне зачать свое дитя с первыми проблесками лучей Ярила, дарующего зарождающейся жизни крепь и силу.

Птица встала на крыло еще потемну. Слышались резкие крики тямущих от леса цапель. Раз за разом на нас с Витькой налетали стайки уток. Лысухи поднимались не охотно, и только содранные с плесов моторками, беспорядочно носились над плавнями. Стреляя попеременно, чтоб сохранить остойчивость плоскодонки, мы заметили, что из небольшого куста очерета, как бы отбежавшего от основной плавни метров на полтораста, кто-то изредка «бэмкает». Часам к восьми лет усилился и мы с Виктором, словно поплавки, то садились, то вставали.

- Странно, утки прямо через хист прут, а он стрелять перестал, кивнул мой напарник на камыш, недавно огрызавшийся на пролетающую дичь. – Ружье заклинило или патроны кончились?

- А не рыбак ли мешает. Вон, видишь, с той стороны камыша лодка торчит? Щук блеснит.

- С них станется. Никакой солидарности. Бывает, вылезут и станут напротив, как пугало в огороде. Утки за километр облетают. Попросишь уйти – хорохорятся, прямо наровят навредничать…- И Витька, злой на всех и вся за бессонную ночь, и, желая хоть на ком-то сорвать скопившуюся злость, заорал на рыбака:

- Ну чего ты, щучья харя, сюда приперся, тебе чего, места мало, где блесну таскать? Уток всех разогнал! Твою рас…та…та…

Рыбак будто онемел, чуть спиннинг не выронил, так его, думаю, Витькины задиристые слова проняли. Аж рот раскрыл от неожиданности. Вскоре встрепенулся, машет, и в нашу сторону показывает, похоже, как матерится в

«пол руки».

- Какие к черту утки, вы туда смотрите, - в куст очерета тычет. – Вот где охота! А вы только небо коптите, да тучи дырявите!..

Бедный Витек! Я думал его хватит удар. В довесок к пережитому и такой…натурализм! Из куста очерета почти вполовину высунулась «Романтика».

- Ёё-ё…Шури-ик! – простонал его кореш и замер, парализованный. Потом стал нервно дергать меня за локоть и тоже на камыш, на камыш кивает. Бессловестно. Только: «- Ы, ы». А там…Нет, уроком охотничьей эротической гимнастики это не назовешь. Тут было другое, вобщем, то, что детям до шестнадцати смотреть не рекомендуют, но, несомненно, «охотничье- спортивное» действо.

Спортсменка пребывала на носу лодки в позе, какую обычно принимают сельские женщины, полощущие с мостков белье. Все-то отличие, что она не махала руками из стороны в сторону, а упиралась ими в борт. Красное утреннее солнце веселыми зайчиками играло на ее упругих половинках. Две натруженные руки Саньки – инструментальщика с пролетарскою хваткой вцепились в них, словно в земной шар. Шаловливые зайчики прыгали с одной кочки на другую, будто играли в салочки и, любопытствуя, норовили заглянуть туда, где обычно не бывает солнечного света. Охваченные «охотничьим пылом» спортсменка и мастер штампов ни на что не обращали внимания. Для них все пропало, растворилось. Меж тем лодка, подталкиваемая легкой волной, ветерком, дующим, как в парус, в Санькину спину, да его стараниями, постепенно выскальзывала из объятий камыша, вынося действующих лиц на «подмостки» чистого плеса. Лишь когда «щукарь», находившийся метрах в двадцати от «Романтики», переломился от хохота, показывая Саньке большой палец сжатого кулака, встрепенувшаяся «спортсменка» юркнула на дно лодки, а «охотничек», шмякнувшись на заднее сиденье, дернул шнур пускателя. Лодка развернулась и, заминая камыш, затихла.

Подплывший рыбак морщился и охал от душившего его смеха.

- Да-а, хлопцы, такой охоты я еще не видел. Кому сказать – не поверит. Уток, говорите, распугал? Разве они стоят такого?! Ни в каком кино не..., - и снова в хохот, - вот бы заснять!

Минут через двадцать снова загудел мотор. Для видимости мы с Витькой еще побыли в скрадке какое-то время и тоже погребли к стану.

Сашка встретил нас, как весенний крякаш. «Класная дама» уехала объезжать своих тружениц полей , а он, успев прибраться, снова накрыл стол.

Часа в три пополудни, отоспавшись, втайне от меня, и в нарушение обещания, он ре шил поставить «дежурный телевизор».

День стоял теплый и Санек, не любивший жары, отправился в одних плавках. Сеть, уложенная и подготовленная, струилась с кормы быстро, но не настолько, как водометный катер рыбинспекции. Видя его приближение, Санька сгреб не выставленную половину сетки и, сбросив ее в воду, дал деру, лавируя узкими протоками, в надежде, что катер там не пройдет. Его стали отрезать от мелководья, где «Романтика» имела бесспорное преимущество. За поворотом реки сумев оторваться от преследования, он резко юркнул в совсем не приметную протоку и заглушил мотор. Минут пять спустя перед ним застыл катер инспекторов. Они не успели засечь, где точно спрятались беглецы и, теперь, развесив уши, слушали. А Санька с дружком хоронились от них всего-то на расстоянии заброса блесны, и даже сквозь густоту камыша видели неясные тени преследователей, маячившие над камышом. Один взгромоздился на бак катера, другой на крышку моторного отсека, и с этого возвышения в два бинокля они просматривали плавни. Игра в «кошки – мышки» могла затянуться. Через десять минут все Санькино тело было облеплено громадными и неслыханно злючими в осени комарами. Ели его кровососы нещадно. Ладошкой Санька стирал комариное племя. По загорелому телу стекали струйки крови и, размазанные, походили на боевую раскраску индейца. Запах свежей крови еще сильнее привлекал полчища кровопийц. Они падали на Саньку со всех сторон, с ходу вонзая в кожу безжалостные хоботки. Видя мученья друга, Витька уже готов был отдать ему свою курточку. Но доведенный до исступления укусами насекомых, Санёк тихо, по – змеиному, заскользил с борта лодки в воду и скрылся с головой, топя своих мучителей, и радуясь обжигающей прохладе. Стоило ему показаться на поверхности, они тут же облепляли его лицо, руки, веки, забирались в уши. Приноровились так ловко, что утопить их уже было невозможно. Только Санька начинал погружаться в воду – жадные вампиры тут же покидали жертву и роем толклись над местом ее исчезновения. Ожидание их было не долгим. Через минуту появлялась Санькина макушка, и все начиналось сызнова. Один раз бедолага, укушенный слепнем, булькнул так энергично, что на катере насторожились:

- Слышали, где-то плеснуло…

- Да нет, видать щука.

- Мы скоро час торчим…Они могли на веслах протокой уйти. Там место узкое и мелкое, не достанем.

- Надо обойти мель, если они туда подались, то все равно на чистое выбираться будут, тогда и перехватим.

- Максимыч, это же километра два. Смеркаться начало. Если они где-то тут ховаются, то потеряем наверняка. Вот гад, везет ему, как козлу на огород…

- Ничего, везенье когда-то кончится…Давай вернемся и снимем сеть, они же ее бросили, я место помню.

Слушая рассуждения инспекторов и матерщину в свой адрес, кореша из последней мочи терпели. Наконец, рев мотора позволил перевести дух. С сеткой они распрощались: было слышно, как приостановился катер, над притихшими плавнями прошумела возня, затем гул стал удаляться. Друзья – страдальцы выбрались на плес и по протоке пошли к берегу.

Вечерка не задалась. Лысуха полоскалась по крепким углам, а утка не летала. С горем пополам удалось снять одного высотного селезня и только.

Виктор и Санёк согревались усердно. К девяти вечера их кровушка снова взыграла и они прикидывали: то ли поехать за «легкопромышленными» девчатами, то ли разыскать их наставницу. Витька склонялся к студенткам. С педагогшей ему не светило. Компромисса меж соперниками не предвиделось. Я решил, что пора вносить поправки и незаметно спрятал ключи Санькиной машины под сиденье. Мужики искали его долго и безуспешно. «Утомленные», разбрелись по палаткам.

Воскресное утро было тихим, теплым и серым. Птица летала много и спокойно. Удачно взяв зорьку, уже к завтраку я возвратился на стоянку.

Любвеобильные «хотельники» (называть их сегодня охотниками не поворачивался язык) сидели поодаль один от другого молчаливые и угрюмые. На столе стояла початая бутылка. Оба недовольно переглядывались. Сашка, взъерошенный и не бритый, с опухшим от комариных укусов, и от выпитого, лицом, никак не походил на вчерашнего удальца.

- Ну чего пыхтите, завтракать-то будем? – пытался я примирить надувшихся друзей.

- Ты что? – подхватился Витька. – Его же к столу нельзя пускать. У него что-то заразное. Глянь, глянь, какой бубон на носу вырос! Все от жадности. Один хотел везде успеть. Вот и получил. Так ему и надо!..

Вспыхнув как порох, Санька вскочил:

- Хватит кукарекать! Нашелся мне доктор…

Однако вид его и впрямь озадачивал. На самом кончике носа действительно расцвел огромный, красно – лиловый прыщ. Он подошел к машине и в зеркало рассматривал свою опухшую физиономию. А Витька подмаргивал мне и вращал кистью руки: давай, мол, раскручивай.

Шутка была жестокой, но Сашку требовалось «лечить», и я принял Витькину выдумку.

- Не знаю, Саш, что это такое, но к врачу надо обращаться немедленно.

- Ключи куда-то запропастились, я и сам уже думал в Семеновку смотаться, там больница районная, может, подскажут чего.

- Бесполезно, провинция. С этим лучше в Киеве обращаться.

Для вида я полазил в салоне машины и, будто случайно, обнаружил затерявшиеся ключи. Санёк обрадовался и заторопился.

- Давайте собираться, чего сидеть, - начал он хвататься за вещи.

- Мы позавтракать должны, а ты работай. Тебе к нам за стол все одно нельзя, - бра его за яблочко Витька. – Вот как с тобой ехать, ума не приложу.

- А ты пешком иди, съехидничал Сашка.

- Саш, тут дело серьезное. У меня в аптечке есть бинт и пластырь. Нос залепим, а поверх марлевую повязку сделаем. Иначе нельзя. Сам понимаешь, сидеть рядом придется. А у нас семьи, дети.

Санька делался жалок. Я достал аптечку и пластырем крест – накрест заклеил его нос. Потом демонстративно помыл руки и вдобавок протер самогоном.

- Давай, для дезинфекции, - налил Витька два по полстакана.

Мы крякнули. Санька проглотил слюну. Но мы твердо стояли на своем.

- Нельзя, Сань, нельзя…это усугубит, - сочувственно произнес Витька, перехватив страждущий взгляд и без того раздавленного дурными мыслями друга.

В Киев Санёк ехал в марлевом «наморднике». Нас несколько раз останавливали удивленные гаишники. Витька при этом выходил и что-то шептал на ухо инспектору. В ответ тот махал палкой, чтобы немедленно уезжали.

В Оболонской неотложке у Витьки был знакомый врач, тоже охотник. К нему-то мы и везли Саньку, пораженного «неизвестной» болезнью. К нашему, но больше к Санькиному, удовольствию, он оказался на дежурстве. Вначале Витька зашел к нему один – надо же договориться. Потом пригласил Саньку. Красный, видать, уже умученный хохотом доктор, приняв весьма озабоченный вид, произнес:

- Ну-с, что мы имеем?

Осторожно пинцетом он снял с Санькиного носа пластырь и задумался. Потом, глядя на лупавшего глазами пациента, изрек, словно судья приговор:

- Да-а, батенька, случай тяжелый. Какая-то необычная форма, мутирующий вид, экспрессивное развитие. Надо немедленно взять анализ крови, сделать промывание и… полная изоляция. Никаких контактов…Вы меня понимаете? И ни-ни спиртного. Лечение будет назначено только после исследований.

Раздавленный Санёк безропотно сдал анализ крови, выдержал огромную двухкратную клизму и ждал своей участи.

Доктор сказал, что время «выращивания спор» - неделя. И предложил ему выбор: инфекционный изолятор или домашнее уединение. Конечно Санёк выбрал последнее.

- Жене ничего не говорите,..ну, и все остальное, сами понимаете. О результатах исследований я сообщу по телефону.

Разъяснения доктора были излишними. Из Саньки правду и клещами никто бы не вытащил, не то, что жене рассказать. Мы тоже уже не могли подать и виду, что его болезнь не настоящая, а «бубон», хоть и непомерно большой, всего лишь простуда со следами комариного пиршества. Приходилось идти до конца.

Рекомендации доктора Санёк выполнял, как никогда в жизни. И не было для него радости большей, чем полученное через неделю сообщение, что симптомы ложные, а «споры» не проросли. Все нормально. Но «Минздрав» предупреждал: случайные связи порочны и не безопасны, особенно на охоте.